6 
Он умирал от боли, глядя, как жена мечется в своем алом платье по темному патио. Он не имел права впутывать ее. Он не имел никакого права мечтать о нормальной семье.
С той минуты, когда он сел рядом с ней в самолете, Люк знал, что она — женщина всей его жизни. Те две недели в Париже дали ему внезапную надежду, что у него может быть обычное человеческое счастье. И вот теперь пришло время убедиться, что это невозможно.
Он настолько боялся потерять ее, что сделал то, чего поклялся никогда не делать, — втянул невинного, ничего не подозревающего человека в свой мир. Но Люк просто не мог ее потерять.
И вот теряет.
Вот он стоит в темном патио и смотрит, как женщина, которую он любит, плачет. Эбби никогда не плакала. Она всегда была спокойной и уравновешенной. Всегда улыбалась. Даже после смерти своей матери ей удалось держать себя в руках.
И Люка убивала мысль, что именно он был причиной ее слез. У него внезапно так запершило в горле, что он попытался глотнуть шампанского из бокала, который забрал у нее. Но его рука замерла, как только он поднес бокал к лицу. Его остановил едва уловимый знакомый запах. Нахмурившись, Люк принюхался. Аромат был слабым, но различимым.
Это был запах горького миндаля.
Цианид.
Кровь застыла у него в жилах. Через открытые двери он посмотрел в зал. Вечеринка была в разгаре. Со своего места мужчина видел, по крайней мере, трех официантов, разносящих напитки и закуски. Любой из них мог дать Эбби этот бокал.
Но, может быть, это была случайность. Может, этот бокал предназначался не ей?
Он посмотрел на Эбби. Осенняя луна окутала ее серебристой дымкой, и даже сейчас, со слезами в глазах и искривленным ртом, она была самой красивой женщиной, которую он когда-либо видел.
И если бы он не приехал на этот бал, она была бы уже мертва.
Цианид — не самый приятный способ умереть, но, безусловно, самый быстрый. Внутри у Люка все похолодело. Кто-то в этом зале чуть не убил его жену. Единственного человека в целом мире, который для него что-то значит.
— Пойдем, — сказал он резко.
— Что? — ошарашенная его резким тоном, она даже перестала плакать. — Куда?
— Домой.
— Я никуда с тобой не пойду.
— Пойдешь. — Аккуратно держа бокал с шампанским, другой рукой он крепко обнял ее и полуповел, полуповолок из патио вниз по лестнице, к стоянке машин.
— Люк, отпусти меня.
Если хоть капля его крови еще не застыла от ужаса, этот тон ее бы заморозил. Но он срочно должен увести Эбби подальше отсюда, нравится ей это или нет. Даже если ему придется заставить ее силой. Он не собирается торчать тут, пока кто-нибудь ее не застрелит.
Люк остановился, твердо посмотрел в ее горящие от бешенства глаза и сказал:
— Эбби, мы поговорим дома. А теперь ты пойдешь сама или я тебя понесу. Выбирай.
Она остановилась, ошеломленная.
— Какой же ты ублюдок, Люк.
— Мне это уже говорили.
— Но не я, — сказала она потухшим голосом. — Ты за это заплатишь.
— Хорошо. А сейчас идем.
Больше они не разговаривали. Он крепко держал ее за локоть и почти волок за собой. Но в то же время бдительно следил, чтобы ни одна капля из бокала не пролилась, чтобы ни один из возможных отпечатков пальцев не стерся.
Он должен был найти выход.
Он должен был найти способ не только убедить жену, что любит ее, но удержать ее рядом, пока снова не сможет завоевать ее доверие.
Всю дорогу до дома они молчали. Люк вел машину одной рукой, другой по-прежнему держа бокал. Она была благодарна ему за это молчание. В конце концов, что тут было говорить? К тому же в голове у нее все перепуталось, горло болело после долгого крика. Сердце болело еще сильнее.
Они подъехали к дому. Прежде она его любила.
К их дому вела небольшая аллея. Даже в лунном свете цветущие хризантемы ярко выделялись на фоне серого кирпича. Французские окна выходили на лужайку. За одним из них горела лампа, и ее мягкий свет золотыми полосами проливался на траву.
Купив этот дом, они с Люком отметили каждую комнату своей любовью. Они любили друг друга на полу в гостиной, в столовой, на кухонном столе. Даже по лестнице Эбби не могла пройти, не вспомнив с болезненной ясностью, как она лежала на ступенях обнаженная, а Люк нежно раздвигал ей колени.
Теперь, проходя по дому, она все время чувствовала, какой он пустой. В нем не было слышно детских голосов. Люк хотел подождать с детьми, а она уступала ему, утешая себя тем, что в один прекрасный день у них будет настоящая семья, такая, о какой они мечтали тогда в Париже.
6 
