очень нудно 
37 
— Кэрри, посмотри вокруг.
Видя ее огорчение, он проявил решительность. В том, как Фрэнк обнял ее и повернул к себе, чувствовалась властность. Кэрол стало легче. Его терпение было удивительным. Мог бы кто-нибудь еще проявлять его столь долго?
— Видишь деревья? Смотри дальше — в глубь долины. Это наш дом. — Он слегка сжал ее пальцы, успокаивая. — Кэрри, когда я вдалеке, всегда вспоминаю свой дом. Возвращаясь из города, отсюда я бросаю первый взгляд на него. Мой отец, бывало, начинал петь на этом месте.
Кэрол попыталась представить пожилого мужчину, окруженного семьей, похожего на Фрэнка. Образ не рождался. Слишком трудно.
— Расскажи мне о нем, — попросила Кэрол.
— Об отце? — На лбу у Фрэнка появились две морщинки. — Ребенок видит родителей особенным образом. Как сквозь радужную оболочку. Все увеличено и сосредоточено на них, как на центре Вселенной. Когда я был маленьким, отец был для меня суперменом. Он мог сделать все и поступал правильно в любой ситуации. Когда я вырос, понял, что он обычный человек, иногда усталый и даже брюзгливый, что он может ошибаться. Что он просто мужчина… Так или иначе, я любил его все больше. Он был никудышным бизнесменом, но замечательным отцом. — Фрэнк улыбнулся собственным воспоминаниям. — Внешне я очень похож на него. Он был высок, широкоплеч. Серо-голубые глаза, как у бабушки. Единственный ребенок вечно занятых родителей. Поэтому нам он отдавал время в избытке. Мы были его миром. Он любил нас. Бизнес — да, хорошо, нужно, это часть его долга. И он старался. Но не выходило. Может быть, оттого, что дед всегда подавлял его и никогда не полагался на его деловое чутье… Скорее всего, отец просто предпочитал другие вещи… Такие, как гольф! И плавание! И футбол! Мама и он разыгрывали замечательные партии в теннис. Бывало, мы все вместе совершали длинные походы в горы. — Он махнул рукой на пламенеющий сзади закат. — Мы замечательно проводили время, разбивали палатки, разводили костер… Правда, повар он был неважный, — Фрэнк улыбнулся. — Я скучаю по нему! Как хотелось бы, чтобы он узнал тебя, Одуванчик!
— Кажется, он хороший человек, — сказала Кэрол, не понимая, почему так грустно. Сколько в его рассказе детской любви и романтики, а сколько реальности? Мог такой образец совершенства быть верным и преданным? Господи, каким циником она стала! — Вы счастливчики!
— А ты можешь рассказать о своем отце? — Фрэнк обнимал ее, но взгляд был устремлен на отдаленные холмы.
— Временами я думала, что он сказочный принц. — Кэрол вглядывалась в прошлое, вновь видя отца. — Он был высок, светловолос, с копной кудрей. Карие глаза, какие бывают у щенков, заставляли грустить или радоваться вместе с ним. — Она остановилась, не уверенная, сможет ли закончить картину. — Его голос мог звучать музыкой веселья или быть гневным, иногда холодным и колючим, как лед Антарктики… — Она дрожала.
— Он приставал к тебе?
— Нет, — удивленная этим вопросом, она взглянула на Фрэнка. Он что-то почувствовал, и это помогло ей проанализировать свои чувства без привычной тошноты: — Нет, не физически. Может, эмоционально, но непреднамеренно. Он не беспокоился о правде, если одолевали фантазии. Трубадур! Ему следовало бы родиться во времена странствования менестрелей. Красивый, обаятельный, он жил только своими историями. Сейчас я думаю, что он был немыслимо эгоистичен и жесток. Верность не значила для него ничего! Время от времени он исчезал на несколько дней, потом появлялся вновь. Несколько раз мы с мамой видели его в обществе других женщин, он всем говорил, что разведен. Иногда даже притворялся, что не знает мою мать… — Кэрол снова была ребенком, потерявшимся в переживаниях прошлого. — Они ссорились… кричали друг на друга. Он клялся, что любит нас. Когда мама сказала, что беременна третьим ребенком, он тотчас ушел. — Кэрол пыталась сдерживать охватившие ее чувства. — Требования жизни, ее проза — женитьба, трое детей — этого он перенести не мог. — По ее щекам потекли слезы. — Он больше не вернулся домой… хотя обещал, что всегда будет возвращаться. Но не вернулся… Я даже не знаю, жив ли он! — Теперь она плакала громко, навзрыд, многолетняя мука выливалась, как гной из вскрытого нарыва.
Постепенно Кэрол затихла в объятиях Фрэнка, ощутив покой и защищенность. Фрэнк поглаживал ее спину, на лице читалось сострадание.
— О, Фрэнк, прости! Мне не следовало выплескивать все это на тебя, — застонала Кэрол, пытаясь вытереть глаза, и по-детски шмыгая носом. — Я никогда раньше не плакала из-за него.
37 
