54 
— Мне казалось, что тебе нравится Уэнди, — не удержавшись, заметила Эстер, когда Дэвид отошел от них.
Его брови привычно поднялись вверх.
— Неужели я производил такое впечатление?
— Вполне определенно!
— И это тебя волновало, Эстер?
Наступило ли время для откровенного разговора? Она решила, что нет: это могло привести только к очередному унижению. Она пожала плечами.
— Нисколько. То, что ты делаешь, касается лишь тебя самого.
На скулах Гордриджа заиграли желваки.
— Как бы мне хотелось, чтобы меня не касалось то, что делаешь ты! Почему, черт возьми, ты внушила мне, что вы с Дэвидом снова решили быть вместе?
— В целях самосохранения, наверное, — ответила она, пожав плечами.
Гордридж в замешательстве сдвинул темные брови.
— Не понимаю!
Как она могла сказать, что нуждается в защите из-за любви к нему? Как она могла признаться в этом человеку, у которого по отношению к ней не было никаких чувств, кроме физического влечения?
— Эстер, ответь мне! — взмолился он. — Почему ты опять обманула меня?
Она вздрогнула, услышав это слово. Ведь Гордридж больше всего на свете ненавидел обман.
— Потому что… потому что я думала… что так удержу тебя на расстоянии от меня! — прошептала она с болью в голосе.
— Неужели ты действительно этого хочешь?
Гордридж замер. Все в нем, казалось, окаменело в ожидании ее ответа.
Что она могла сказать? Эстер не хотела больше обманывать его, но открыть свое сердце боялась.
— Не совсем так, — наконец пробормотала она. — Мне просто не нравится… когда меня оскорбляют!
— Оскорбляют?! — хрипло воскликнул он. — Ты что же, считала мои поцелуи оскорблением?
— Но ты же сам сказал, что испытываешь ко мне только физическое влечение!
Его кулак обрушился на стол с такой силой и так неожиданно, что она вздрогнула, а сердце ее сильно забилось от страха: Гордридж, казалось, совершенно утратил контроль над собой.
— Конечно, испытываю! Но что в этом дурного? Почему ты решила, что это исключает все остальное? Черт побери, Эстер, я думал, что ты знаешь меня лучше!
— Мне иногда кажется, что я совсем тебя не знаю… — ответила она с несчастным видом.
— Тогда, может быть, мне следует рассказать тебе о своих чувствах?
Эстер не была уверена, что готова к этому: до сих пор у нее оставалась хотя бы надежда…
— Эстер! — Он протянул руки через стол и сжал ее ладони своими пальцами. — Посмотри на меня, Эстер!
Она неохотно повиновалась.
— Ты знаешь, почему я пришел в такую ярость, когда заставил тебя наконец признать, что ты не жена Эдварда?
— Потому что ты ненавидишь жульничество? — предположила она.
— Да нет же! То есть да, но дело не только в этом! — Филип решительно покачал головой. — Я ведь говорил тебе, что догадался обо всем сразу. Но хуже всего было то, что я… Моя милая девочка, я до безумия влюбился в тебя, но был вынужден скрывать свои чувства! И это убивало меня. Я пытался заставить тебя рассказать мне всю правду. Использовал все, что в моих силах, исключая прямые вопросы. Боже, Эстер, иногда мне хотелось задушить тебя!
Что он сказал? Неужели она не ослышалась? Он любит ее?! Эти слова сладкой музыкой звенели в ее голове. Филип любит ее! Он любит ее, любит!
— Ответь мне, черт возьми! Скажи что-нибудь, Эстер! Даже если ты хочешь посмеяться надо мной, то посмейся!
Эстер немного пришла в себя и взглянула на него с недоумением.
— Но почему же ты ничего не сказал, когда вся эта печальная история раскрылась?
— Неужели ты не понимаешь? Ведь как раз в тот момент появился Дэвид. Я знал, что когда-то вы были близки, а потом ты мне сама сказала, что решила вернуться к нему. Черт побери, Эстер, я потерял тебя еще до того, как ты стала моей! Ты не представляешь, какие страдания мне пришлось пережить!
Взглянув на него, Эстер поняла, что это правда. Лицо Филипа сковала гримаса отчаяния, боль мерцала в глубине глаз, он был весь в напряжении.
Немного помолчав, он продолжал уже более спокойно:
— Я никак не ожидал когда-нибудь встретить женщину, похожую на тебя. Женщину, которой эти острова понравились бы так же, как мне. А ты сумела прекрасно вписаться в здешнюю обстановку; когда ты уедешь, в моей жизни останется огромная пустота.
— Я не хочу никуда уезжать, — прошептала она. — Будь моя воля, я не уехала бы никогда.
54 
