127 
— О чем ты говоришь?
Он не отвечает.
Я пытаюсь подойти с другой стороны.
— Почему тебе требуется больше времени, чем Риодану, чтобы превратиться из зверя в человека?
— Мне нравится зверь. Ему нравится человек. Зверь не желает возвращаться в человеческую форму, сопротивляется этому.
— И все же бóльшую часть времени ты живешь как человек. Почему?
Бэрронс снова не отвечает. А я снова думаю о своем положении в заднице и о том, как из нее выбраться.
— Трахни меня, — тихо говорит он.
Я таращусь на него в смутном свете ламп, поскольку мгновенное желание затмевает злость, волю, пространство, время. Мои колени слабеют от предвкушения того, как ослабеют с ним, они готовы уронить меня на пол, чтобы я обвила Бэрронса ногами, когда он накроет меня своим большим тяжелым телом.
Повеление и подчинение: когда он говорит «трахни меня», мое тело расслабляется и я становлюсь влажной. Это происходит инстинктивно. И неизбежно. Я обожаю, как Бэрронс произносит это «трахни меня», словно его тело взорвется, если я не прикоснусь к нему, не рухну на него, не приму его в себя, не сплавлю нашу плоть в единое целое там, где мы находим единственный известный нам покой. Вне постели мы шторм. В постели мы находим глаз этого шторма. Обломки нашего мира, наши сложные и разные личности — все это сносится ярящейся вокруг нас грозой и исчезает.
Я полна желания. Особенно после того, что только что видела. Но то, что Бэрронс страдает, не оправдывает тех его поступков, которые ему не стоило совершать.
— Зачем? — сердито спрашиваю я. — Чтобы ты снова мог стереть мою память?
— Ах, вот и оно. Давайте, мисс Лейн. Озвучьте свои печали. Скажите мне, какой я мерзкий ублюдок, потому что скрыл от вас правду, которую вы были не готовы принять, и дал вам время свыкнуться с ней. Но подумайте вот над чем: то был не единственный раз. С вами произошло то же самое, когда вы были при-йа. Дважды я проник к вам под кожу, и оба раза вы не сумели вышвырнуть меня достаточно быстро.
— Фигня. Ты не преподнесешь мне это в милом и добром свете, в этом нет ничего милого и доброго.
Я не соглашаюсь с его вторым комментарием, потому что тут Бэрронс почти прав, а дело в моей на него злости, а не в его правоте.
— Я не говорил, что это было милым и добрым. Оба поступка были корыстными, как все, что я делаю. К данному моменту я полагал, что вы меня неплохо знаете.
— Ты не имел на это права.
— Ах, морально уязвленный вопль слабого: «Тебе не позволено это делать!» Каждому позволено делать все, на что он способен, оставшись безнаказанным. Лишь когда вы поймете это, вы поймете и где ваше место в этом мире. И в чем заключается ваша сила. И что такое право сильного.
— Ах, — насмешливо произношу я, — морально несостоятельный вой хищника.
— Виновен по всем статьям. Но в ту ночь выл не только я.
— Ты не знаешь наверняка, что я…
— Фигня, — нетерпеливо обрубает Бэрронс. — Вам не нужно притворяться, будто вы были способны на что-то, кроме ненависти ко мне. Это было видно по вашим глазам. Вы были юной, чертовски юной. Незнакомой с трагедиями до тех пор, пока не умерла ваша сестра. Вы явились в Дублин как ангел мщения, и что вы сделали сразу же после приезда? Переспали с дьяволом. «Ой, дерьмо», верно? В ту ночь со мной вы чувствовали себя настолько живой, как никогда. Вы родились в том чертовом обшарпанном номере мотеля. Я видел, как это случилось, видел, как женщина, которой вы являетесь, разрывает пополам свою тесную, сдавливающую ее шкурку и выходит из кокона. И я говорю не о сексе. Я говорю о стиле существования. В ту ночь. Вы. Я. Нет страха. Нет ограничений. Нет правил. Перемена, которую я видел, была откровением. Каково было ожить вот так в городе, убившем вашу сестру? Вы чувствовали себя худшим в мире проклятым предателем, верно?
Я рычу, как разъяренное животное. Да, да и да. Именно так я себя и чувствовала. Алина лежала в холодной могиле, а я была в огне. Я была рада, что приехала в Дублин, рада, что заблудилась и попала в магазин Бэрронса, потому что во мне просыпалось нечто, дремавшее всю мою жизнь. Как можно радоваться приезду в город, который убил твою сестру? Как можно радоваться тому, что живешь, когда она мертва? Как я вообще могла позволить себе радоваться хоть чему-то?
— Вы не могли с этим справиться, вы не могли презирать себя больше, чем уже презирали, поэтому вы направили ненависть на меня. Вы хотите ненавидеть меня за то, что я взял это воспоминание и на некоторое время спрятал его подальше. Что ж, вперед.
127 
