60 
— Не издевайся надо мной.
— Не облегчай мне эту задачу.
— Ты сказал, что потребуешь мой долг с него.
— Я сказал, что не помешало бы заменить моего убитого официанта, и снял тебя с крючка.
— Чтобы нацепить на другой.
— Ты сама решила стать червяком. Разговор затянулся, Катарина. Ты так и не сказала Шону о том, что Круус занимается с тобой сексом в твоих снах.
Я ничего не отвечаю, и он смеется.
— И все же ты здесь. Снова меня ищешь. Снова пришла за ответами, которых не станешь слушать. Я не веду бесполезных разговоров. Уходи.
Я не трогаюсь с места.
Риодан смеривает меня холодным серебряным взглядом и выгибает бровь.
— Не сомневайся в том, что делаешь, Катарина, — тихо предупреждает он. — Если ты о чем-то меня попросишь, я не остановлюсь, пока запрос не будет удовлетворен. Так, как я считаю нужным.
Я цепляюсь за два последних его слова.
— Ты не чувствуешь.
— Это ты, моя вечно спокойная кошечка, не умеешь чувствовать, отрицая себе же во вред потребности своего сердца.
— И ты ничего не знаешь о сердце, ни о моем, ни о других.
— Изложи свою цель. У меня много срочных дел.
Я смотрю в лицо мужчины, которого не существует, которого, согласно моей эмпатии, вообще нет в этом месте, и тщательно подбираю слова. Я не могу продолжать, не испытывая стопроцентной преданности своей цели, и мне отлично известно, что путь к ней либо сломает, либо закалит меня. Хотела бы я заранее знать варианты, но я еще не испытывала себя. Я не знаю.
Я сдерживаю порыв прикрыть ладонью живот. Я не должна выдать себя перед этим мужчиной. Мне следует стать другой. У Риодана уверенная рука и острый резец. Глина выбрала своего скульптора. Этот мужчина, чем бы он ни был, обладает силой, превосходящей мои скромные способности. Он и его приближенные знают то, чего не знаю я: как защищать свою собственность. Они безжалостны и тверды. И успешны.
И если я намерена заботиться о своих подопечных, о своем ребенке, мне следует научиться быть столь же успешной.
— Я пришла признать, что плаваю в дерьме.
Риодан улыбается:
— Самое время, Катарина.
Я ощутила разочарование отца всего через несколько дней после своего рождения, хотя в то время я, конечно же, не знала, что именно чувствую, кроме отверженности и одиночества. Шли годы, его злость и отвращение к дочери, которую он не может использовать для укрепления своей позиции, разрослись и стали настолько невыносимыми, что я научилась избегать его в меру своих возможностей. Компаньонами моего детства стали жадность и нетерпение, внутренняя пустота и страх моей матери. А еще был Шон, с которым я росла, который любил меня без всяких условий, с самого начала, даже когда я плакала. И все же мне часто бывало сложно вынести оттенки его эмоций. Филе, миньоны и антрекоты, мы все равно неидеальны — даже в лучших из нас есть прожилки страхов и неуверенности.
По мере того как мы спускаемся все глубже в «Честерс», давление хаотичных эмоций постепенно идет на спад, давая мне редкую и драгоценную передышку: шум бесконечных мирских ощущений снизился с десяти баллов до четырех. Мы проходим один стеклянный коридор за другим, и я удивляюсь — Риодан завел меня в дальние части клуба, куда нет доступа остальным. Некоторое время спустя он скользит ладонью по гладкой стеклянной стене, и в ней появляется лифт.
— Куда ты меня ведешь? — спрашиваю я, когда двери лифта закрываются, запечатывая меня в слишком маленьком пространстве со слишком большим мужчиной.
Я чувствую себя Данте, спускающимся в ад, вот только провожает меня совсем не римский поэт.
— С этого момента и далее вопросы задаю только я. Если ты хочешь стать бетоном, не заплатив цены за превращение.
Я смотрю на него, потрясенная. Откуда он это знает?
— Ты умеешь читать мысли.
— Люди слишком громко думают. Мы берем то, что нам предлагают. Люди отдают слишком много. Порой даже все.
— Что ты собираешься делать? Будешь учить меня драться?
— Не я.
Риодан сопровождает меня от лифта до самого восхитительно бесшумного коридора в моей жизни. Я медленно поворачиваюсь вокруг своей оси, прислушиваюсь, но ничего не слышу. Этот этаж, должно быть, тщательно звукоизолирован. Ни намека на ритм музыки, ни даже белого шума, сплошное отсутствие звука.
— Тогда кто?
Он увлекает меня дальше по коридору, приобняв за талию, открывает очередную дверь, и мы входим в слабо освещенную длинную комнату с едва угадывающимися прямоугольниками дверей в прилегающие к ней помещения.
60 
