92 
В результате жизнь заставила меня во многом подстраиваться: я научилась копить и прятать деньги, научилась воровать, а врать стала так естественно и правдоподобно, что любо-дорого посмотреть. То, что у меня впереди большое будущее, теперь уже было не так уж очевидно. Если бы не Ада Федоровна, которая тянула меня к свету, как бегемота из болота, и не обращала внимания на то, что я упираюсь… Я уехала в Москву только после того, как Ада Федоровна пообещала осуществлять некоторый контроль за жизнью веселой, бесшабашной и наивной Дашки, которая никому, кроме меня и бабы Зоси, и нужна-то не была. Когда я уезжала, Дашка только-только пошла в школу, и я часто решала ее проблемы, звонила и врала учителям, что я – Дашкина мама. И что я уехала в Москву на заработки. Вранье и тут помогало весьма эффективно, во всяком случае о реальной маменьке в ее классе, кажется, так и не узнали. Мы с бабой Зосей вполне ее заменили.
В Москве было и сложнее, и легче одновременно. Здесь никто не верил слезам, зато все верили хорошему вранью. Красивые балерины могли быть спокойны за свое будущее, а я была самой красивой, самой талантливой на курсе. Мне дали комнату в общежитии. Я подрабатывала в танцевальных шоу, даже в стриптиз-клубах, где за мою грацию платили в разы больше. Я совершенно не комплексовала. Подумаешь, ничего страшного не случится, если я покажу свое тело. Я уже давно поняла, что произвожу на них неизгладимое впечатление. Но меня-то они не интересовали.
Дашка училась плохо, и все же нам удавалось как-то выжить. Все шло вполне хорошо, хотя до моего большого будущего было еще далеко.
А потом я сломала ногу. Сломала дважды, с интервалом в один год. Во второй раз перелом оказался со смещением, кость срасталась плохо и долго, восстановиться до конца уже не удалось, и с большим будущим все стало ясно – оно накрылось медным тазом. Я взяла академку и осталась в ней навсегда. Клубы, мужчины, большие деньги и еще большее вранье, в котором я чувствовала себя профессионалом. Мое большое будущее было построено на вранье. Все это было предсказуемо, опасно, выгодно и привело меня ровно туда, где все это и должно было закончиться в любом случае – на больничную койку. Радовало одно. Никто из тех, кого я хотела защитить и спасти, физически не пострадал. Я никого не потащила за собой.
Лежа на больничной койке в каком-то полусне я вспоминала, как услышала несколько простых и четких слов из телефонного аппарата Архипова. «Он едет к тебе. Вам нужно срочно уходить. Он вооружен и все знает». Мое сердце разлетелось на куски. Это было физически больно, но я не знала, сколько у меня осталось времени, как близко Свинтус и в каком он состоянии. Выяснять все это я не собиралась тем более. Медлить было нельзя. Я взглянула на Архипова: он все еще смотрел на меня с любовью. Ответ на вопрос «что делать?» пришел сразу. Как что? Врать, конечно.
Сказать правду означало пуститься в длинные пространные объяснения, в которых можно было утонуть, как в пучине, и, что самое ужасное, утопить его самого. Правда была условной, сомнительной, требовала слишком большого количества слов. А у меня каждая минута была на счету, следовало придумать что-то такое, что заставило бы его просто встать и уйти. И уйти так, чтобы больше уже никогда не возникло желания вернуться.
В то, что я увижу его когда-нибудь снова, я не верила. Да нет, я точно знала – это наши последние минуты вместе. Что бы там ни было дальше со Свинтусом, как бы ни завершилась вся эта история, я больше никогда, ни на единую секунду не подвергну риску его жизнь. Если с ним что-нибудь случится, я уже никогда не смогу жить в ладу с собой.
Значит, врать. Я хорошо знаю мужчин. Они делятся на два типа. Первые – станут кричать и швыряться стаканами или попробуют съездить тебе кулаком по лицу. Таких большинство. Мужчин второго типа гораздо меньше, они остаются рядом с женщиной лишь до тех пор, пока нужно им. Они умеют справляться со своими эмоциями и способны просто уйти, не сказав ни слова, как бы ни было больно им самим. Они могли потом напиться, могли страдать несколько недель или месяцев, могли пообещать самому себе, что никогда больше никого не полюбят. Но если такому показать на дверь – он тут же уйдет. Как бы сложно ему ни было это сделать. И я точно знала: Архипов принадлежит к этому типу. Так что… я сказала все, что надо, и разыграла спектакль. Если бы у нас были зрители, я бы сорвала аплодисменты. Но я не Сара Бернар, и на мои представления допускаются не все.
92 
