очень нудно 
33 
Она со злостью сказала:
– Я кое в чем разбираюсь. Недаром ходила в школу. Я не как остальные – они темные. Вы плохой священник. Мы с вами были вместе, но это не единственный ваш грех. До меня доходили кое-какие слухи. Вы думаете, Бог хочет, чтобы вы остались здесь и погибли, вы, пьющий падре? – Он стоял перед ней так же, как перед лейтенантом, и терпеливо слушал. Вот, значит, какая она, эта женщина. Она сказала: – Ладно, вас расстреляют. Значит, умрете мучеником? Хороший же из вас получится мученик. Смех, да и только.
Ему никогда не приходило в голову, что его могут счесть мучеником. Он сказал:
– Мученик… это очень трудно. Я об этом подумаю. Я не хочу, чтобы над Церковью насмехались.
– Вот перейдете границу, тогда и думайте.
– Да…
Она сказала:
– Когда у нас с вами было то самое, я гордилась. Ждала – вот вернутся прежние времена… Не каждая женщина может стать любовницей священника. А ребенок… Я надеялась, что вы много чего сделаете для нее. Но пользы от вас как от вора…
Он рассеянно проговорил:
– Среди воров было много хороших людей.
– Уходите отсюда, ради всего святого! И заберите ваше бренди.
– Там кое-что было, – сказал он. – У меня в портфеле были…
– Тогда ищите свой портфель на свалке. Я и пальцем до него не дотронусь.
– А девочка? – сказал он. – Ты хорошая женщина, Мария… Я вот о чем: сделай все, чтобы она выросла… истинной христианкой.
– Из нее ничего путного не получится, это и сейчас видно.
– Не может она быть такой уж дурной… в ее-то возрасте, – умоляюще проговорил он.
– С чего начала, тем и кончит.
Он сказал:
– Следующую мессу я отслужу за нее.
Мария уже не слушала его. Она сказала:
– Девчонка дрянная, насквозь дрянная.
Он чувствовал, как вера умирает здесь, в тесноте между кроватью и дверью. Месса скоро будет значить для людей не больше черной кошки, перебежавшей дорогу. Он рисковал их жизнью ради того, что было для них простым суеверием, чем-то вроде просыпанной соли или скрещенных пальцев. Он начал было:
– Мой мул…
– Ему засыпали кукурузы, – сказала она, потом добавила: – И уходите к северу. На юге уже опасно.
– Я думал, может, в Кармен…
– Там ведут слежку.
– Ну что ж… – Он грустно сказал: – Вот жизнь немножко наладится, тогда, может быть… – И, сделав знак креста в воздухе, благословил ее, но она стояла перед ним, еле сдерживая нетерпение, и ждала, когда же он уйдет отсюда навсегда.
– Ну что ж, прощай, Мария.
– Прощайте.
Сгорбившись, он пошел через площадь. Он чувствовал, что все до одного в этой деревне с радостью следят за его уходом – уходом смутьяна, которого они из суеверия или по каким-то другим непонятным причинам не захотели выдать полиции. Он завидовал тому гринго – его бы они заманили в ловушку со спокойной душой. Этому человеку по крайней мере не надо таскать за собой бремя благодарности.
Внизу под откосом, изрытым копытами мулов и вкривь и вкось перерезанным древесными корнями, текла река фута в два глубиной. На берегу валялись пустые консервные банки и битое стекло. Под прибитой к дереву надписью: «Мусор выбрасывать запрещается» – громоздилась куча отбросов со всей деревни, постепенно сползающая в реку. Когда начнутся дожди, это все унесет водой. Он ступил на груду банок и гнилых овощей, поднял свой портфель и вздохнул: портфель был хороший – тоже память о прежних мирных днях. Пройдет месяц-другой, и не вспомнишь, что когда-то жизнь шла совсем по-иному. Замок был сорван; он просунул руку под шелковую подкладку…
Бумаги оказались на месте; он с сожалением бросил свой портфель в кучу мусора. Вся его молодость, полная такого значения и милая его сердцу, канула среди консервных банок. Этот портфель он получил в подарок от прихожан в Консепсьоне к пятой годовщине своего рукоположения… За деревом кто-то шевельнулся. Он вытащил ноги из мусора под гуденье мух, поднявшихся с кучи, и, зажав бумаги в руке, обошел ствол – посмотреть, кто за ним подглядывает. Девочка сидела на корне и постукивала о него пятками. Глаза у нее были крепко зажмурены. Он сказал:
– Милая, кто тебя обидел? – Глаза открылись – злые, покрасневшие – и со смехотворной гордостью посмотрели на него.
Она сказала:
– Ты… ты.
– Я?
– Ты меня обидел.
Он шагнул к ней с величайшей осторожностью, точно это был пугливый зверек. Щемящее чувство разлило слабость по всему его телу. Он сказал:
– Я? Чем же?
Она злобно сказала:
33 
