19 
Через несколько дней Зою отвезли к бабушке в деревню. Ни мамы, ни Антоши, ни даже Мурки там не оказалось, но зато жила другая кошка, собака и две козы в теплом хлеву; и там еще был самовар, и беленая печка с дровами, и железные кровати с обычными ватными одеялами и мягкими подушками, оттуда по ночам иногда вылезали мелкие колючие перышки и кололи в щеки.
Вера чувствовала, как ее мокрую, заплаканную щеку колет не то перышко, не то травинка, а тело будто бы тает, поглощаемое то ли туманом, то ли тем самым одеялом-убийцей. «Странно, – слабо удивилась она, – его же сожгли. В большой печи». И тут она вдруг вспомнила, что «Мурка кричала человеческим голосом», и неожиданно засмеялась. Сначала тихонько, потом все громче, и от ее горячего дыхания туман стал рассеиваться, таять, а старичок сказал укоризненно: «Эээх, бесчувственная!», сердито махнул рукой и пропал. Вера поднялась, все еще улыбаясь, но потом подумала про сына. Сказки сказками, а найти его нужно. Отряхнулась и пошла вперед.
Сколько времени прошло в пустом блуждании, она не знала, но судя по тому, что луна потихоньку перемещалась, несколько часов. Вера обходила ямы, ручьи, останки машин, иногда возникало ощущение, что она возвращается по своим следам и этот несчастный горелый «жигуленок» встречала уже раза три. Но каждый раз в пейзаже обнаруживались легкие изменения, будто невидимый художник, пока она отворачивается, перерисовывает картинку в жанре «найди десять отличий» – то куст оказывается справа, то большой камень появляется там, где раньше лежала покрышка, то цвет битого пикапа меняется с «вроде бы синего» на «вроде бы зеленый». Вера отчаялась найти сына – возникла уверенность, что ее «водят» и пока кому-то не надоест, ничего толком не изменится. Полное отсутствие ветра, птиц и обычных ночных шумов дополняло ощущение искусственности всего окружающего. Будто кусок ночи отгородили стеклянным куполом от остального мира. Наконец она увидела нечто совсем неожиданное – маленький сарайчик, будку даже, с распахнутой настежь дверью. Вошла. Страха не было, и надежды особой тоже. Сына ей отдадут, когда наиграются. Или НЕ отдадут.
У стены напротив входа кто-то сидел. Мужчина. На полу стояла плошка с углями, в которые человек осторожно подсовывал кусочки бумаги, надеясь развести приличный огонь. Он поднял голову:
– Газета сырая, не загорается толком.
– Вы тут мальчика не видели? Лет семнадцать, Антошей зовут.
– Мальчика видел, но только Костю. Хороший мальчик, но постарше будет. Здравствуйте.
– Извините, я совсем одичала. Здравствуйте, меня зовут Вера.
– Очень удачно вас зовут. А меня – Майк.
– Меня… мы… Тут такое произошло…
– Давайте иначе построим беседу. Я вам расскажу то, что знаю, а вы пока отдохните. Или, если умеете, разожгите костер.…Огонь все-таки загорелся, пришлось вынести плошку наружу и устроить небольшое кострище, чтобы не спалить будку. Вера наконец-то разглядела собеседника. Чертовски красивый парень, даже неловко стало за свою зареванную физиономию… «Ну и дрянь же ты, – одернула себя, – там Антошка пропадает, а ты… Да и Майк здесь не один». Но паника отступила. Программа «Спасти своего ребенка», активировавшаяся в ней дней десять назад, достигла максимума и выбила все пробки. Внутренняя истерика вспыхнула и погасла. Вера вдруг допустила кощунственную мысль – ребенка нет. И он не умер, а просто вырос, на месте глупого перепуганного малыша оказался молодой человек – неопытный, не слишком сильный, но уже вполне способный жить сам, без маминой юбки в маленьком кулачке… Да у него уже такие лапы… Вера неожиданно улыбнулась.
– Я смотрю, ты в себя пришла…
– Ага. Знаешь, вдруг поняла, что никто никого не спасет. И сейчас, и вообще в принципе. Я могу только остаться и постараться быть рядом. А так, чтобы грудью от всего закрыть, защитить, – невозможно это. И кажется, не нужно.
– Ты, наверное, очень хорошая мать. Но неужели тебе не важно, он-то сам остался?
– Н-ну, важно, конечно… Фигово я его воспитала, если не остался. Но теперь-то уж чего. Я сделала то, что должна, а дальше не моя печаль.
– В самураи готовишься?
– Обязательно. Не, я очень выжить хочу, но ты же меня понимаешь… Семнадцать лет надо было беспокоиться, а сейчас самое время попуститься.
– Я понимаю, извини. Мне хреново очень.
– Ну, у вас-то все понятно: ты герой, а девочка твоя влюбленная – принцесса. На рассвете вы встретитесь и поженитесь.
19 
