20 
— Начнем с того, что я пошла в театр против своей воли!
— Ну… да, — сухо признал он. — И все же было бы любезно с вашей стороны поблагодарить меня.
Впервые кто-то приводил ее в такое бешенство.
Но еще больше обескураживало то, что в его обществе ее охватывало не только раздражение…
За этим скрывалось душевное волнение, физическое влечение, которого она прежде никогда не испытывала. Дрожь. Нечто, что заставляло ее кожей чувствовать каждое его движение, каждую смену его настроения, даже если она не могла его видеть. Как, например, в театральной ложе. Она чувствовала его присутствие за спиной, исходившее от него тепло, едва заметный запах сандала и лимона и чего-то еще. Это тепло и этот запах будоражили ее, пока она не начала угадывать каждый его вдох или смену позы.
У Пандоры никогда не было подобного опыта, поэтому она не могла толком описать свои эмоции, они просто клубились где-то у нее внутри. И здесь, в закрытом мирке его кареты, эти эмоции разрастались, тревожили ее, напрягли соски грудей и, казалось, звенели в глубоком вырезе платья, между ног словно зажгли огонь.
Поэтому сама идея остаться наедине с ним в ее доме пугала Пандору…
Она выпрямилась и расправила плечи.
— В таком случае я готова поблагодарить вас прямо сейчас и избавить нас обоих от необходимости проявлять излишнюю вежливость.
— О нет, так не пойдет, — хрипло расхохотался Руперт. — Стаканчик бренди — это самое малое, что вы можете предложить мне в качестве компенсации за моральные страдания в опере.
— Решение пойти в оперу было за вами!
— Только потому, что я хотел угодить даме.
Глаза Пандоры распахнулись от изумления.
— Быть этого не может!
— Неужели вы и впрямь полагаете, что сумели за двадцать четыре часа узнать и мой характер, и мои мысли? — скептически усмехнулся он.
— Ну… нет. Конечно же я не настолько хорошо вас знаю. — Ее щеки снова залил румянец. — Вообще-то вовсе не знаю, — насупилась она. — Если позволите, вы для меня загадка всех времен…
— И времена эти определенно не самые лучшие, — сухо бросил Руперт.
— Определенно нет! — В фиалковых глазах сверкнуло неудовольствие.
— Не бойтесь, Пандора, я открою вам все свои тайны, как только мы окажемся у вас дома.
От подобного заявления страха у нее только прибавилось.
— …вашей прислуге, чтобы они не оставляли зажженными столько свечей в ваше отсутствие.
Пандора вопросительно посмотрела на своего спутника, не расслышав начала предложения. Весь остаток пути она провела в тягостном молчании, которое, слава богу, герцог ни разу не нарушил, видимо тоже погрузившись в свои мысли.
— Ваш дом сверкает, словно Карлтон-Хаус, — пояснил он в ответ на ее молчаливый вопрос.
Она и сама это увидела, стоило ей выглянуть из кареты, когда грум распахнул дверцу. Казалось, в каждой комнате особняка полыхало по сотне свечей.
— Я не понимаю… — едва слышно выдохнула она, выходя из экипажа.
— Может, домашние воспользовались вашим отсутствием и решили закатить прощальную вечеринку по поводу отъезда из Лондона? — ухмыльнулся Руперт, вставая рядом с ней и надевая цилиндр.
— Не будьте смешным. — Пандора раздраженно стрельнула в него глазами, когда он властно взял ее под локоть и повел к парадному входу.
— Вы уже второй раз меня так называете, — помрачнел он.
— Значит, заслужили, — припечатала она.
Заслужил, конечно, и все же, кроме Данте и Бенедикта, никто из его знакомых не отваживался говорить с герцогом Страттоном в подобном тоне.
Его уважение к Пандоре Мейбери и восхищение ею росли на глазах.
— Вы… — Руперт не успел договорить. Дворецкий распахнул дверь и выпустил на улицу звуки из особняка — главным образом дикое завывание, не менее отвратительное, чем то, которое Руперт только что имел честь слышать в опере! — Что за черт?
Руперт задвинул Пандору себе за спину и вошел в дом. Внутри творилось что-то несусветное, слуги — казалось, их целые дюжины; хотя Руперт не понимал, зачем ей столько в таком маленьком особняке, — бестолково кружили по крохотному холлу. Завывание исходило от худой женщины средних лет, которая сидела на нижней ступеньке лестницы, заламывая руки.
Он окинул сцену неодобрительным взглядом.
— Немедленно прекрати этот адский шум, женщина!
Он удовлетворенно кивнул, когда служанка захлопнула рот, и в переполненном холле повисла тишина, все прочие тоже замолкли и уставились на него широко раскрытыми глазами.
20 
