очень нудно 
42 
Что-то в его голосе подсказало Барнаби: нисколько этот человек не шутит. Через секунду человек встал с него, поднял его за руку, и они вошли внутрь. Барнаби стало очень неуютно: человек сцепился с ним руками и держал очень крепко, чтобы он не сбежал, если ему вдруг захочется.
— Туго тебе пришлось, — покачал головой человек. — Давай тебе воды попить дадим, а?
— Все в порядке, — ответил Барнаби. Он думал обо всех самолетах, что готовились к вылету из Торонто в Южное полушарие. — Мне вообще-то пора идти.
— Чепуха, — сказал человек. — Куда тебе идти?
— Домой, конечно, — сказал Барнаби.
— А дом — это где?
— В Сиднее, Австралия.
Человек улыбнулся:
— Так ты не из Торонто?
— Нет. И не могли бы вы отпустить мою руку, пожалуйста? Мне больно.
— О нет, этого я бы сделать никак не мог, — ответил человек. — Иначе ты у меня снова улетишь, а этого мы допустить никак не можем, правда? Я же сказал — теперь твоя жизнь принадлежит мне.
— Вы же сказали, что пошутили.
— И по-прежнему шучу. — Человек гадко улыбнулся. У него было очень бледное лицо, сальные черные волосы, а одет он был в какой-то черный фрак с красными лентами на лацканах. Он резко взмахнул рукой, она странно щелкнула, и хлыст, которым он выловил Барнаби из воздуха, сам собой свернулся. Человек сунул его в чехол где-то на ноге.
— Зачем вы носите с собой хлыст? — спросил Барнаби.
— Это моя работа, мне положено. Ты же бывал раньше в цирке, наверное?
— Нет, — покачал головой Барнаби. Элистер не пускал его в цирк, когда тот приезжал в Сидней на гастроли, примерно по той же причине, по которой Элинор не пускала на футбол. — Но я видел цирк по телевизору.
— Ну так вот, я работаю в цирке. Вроде как цирке, — объяснил человек. — В очень особенном цирке. То есть ни львов, ни тигров, ни клоунов у нас нет. Ничего такого.
— Тогда что же это за цирк? — спросил Барнаби.
— О, а тогда это будет подсказка, нет? Так, значит… — произнес человек и открыл бутылочку воды, которую вынул из внутреннего кармана. Он протянул ее Барнаби. — Возьми вот, выпей-ка. Тебе сразу станет лучше после всех твоих треволнений.
— Но я не хочу пить, — сказал Барнаби. — И я нисколько не волновался.
— Пей, — повторил человек таким тоном, что Барнаби понял: лучше выпить, иначе у него начнутся неприятности. Поэтому он взял бутылочку и выпил все одним глотком. На вкус жидкость была обычной водой, только пахла сладковато, а во рту потом остался горький привкус. То есть на обычную воду совсем не похожа. — Вот умница, — произнес человек и опять улыбнулся. Пустую бутылочку он снова спрятал во внутренний карман. — Теперь давай минутку подождем, а потом можно будет двинуться в путь.
Барнаби кивнул и зевнул: он вдруг понял, что очень устал. «Подожду минутку, — подумал он, — а потом скажу ему спасибо и двинусь дальше».
Но едва он это подумал, как глаза у него сами собой закрылись, ноги стали как студень, а в голове зашумело. Он решил, что сейчас рухнет на пол, но этого не случилось — человек подхватил его и закинул себе на плечо.
И совсем перед тем, как глубоко заснуть, Барнаби услышал последнее — голос этого человека. Тот кричал:
— Прочь с дороги, пожалуйста! У меня сыну плохо! — А сам бежал вниз по ступенькам башни вниз, круг за кругом, — и весь Торонто, похоже, закружился в каком-то сне, от которого Барнаби никак не смог бы проснуться. Если б даже очень захотел.
Глава 17
Открытка с запахом курицы
— Что он нам хотел сказать? — спросил Генри, переворачивая открытку на другую сторону: где же продолжение?
— Откуда я знаю? — сказала Мелани. — Тут больше ничего не написано. Наверное, он бросил писать.
Генри нахмурился.
— Но если он не дописал, зачем было ее отправлять? — спросил он. — Почему сначала не закончил? Чепуха какая-то.
— Откуда я знаю? — повторила Мелани. — Может, что-то случилось и он не смог.
— Что, например?
— Да не знаю я, Генри! Загадка. И вообще нам, похоже, не полагалось находить эту открытку. Она лежала смятая в мусорном ведре.
— Поэтому от нее пахнет курицей? — спросил Генри, понюхав открытку и наморщив нос.
— Видимо, да. Я пустые пакеты выбрасывала и увидела. Наверное, утром принесли и мама или папа ее выкинули.
— Что и странно. Ведь это открытка от нашего единственного брата…
42 
