Шимона в смятении смотрела на него.
Она и забыла — если вообще когда-нибудь задумывалась над этим, — что им действительно пристало видеться только в присутствии дуэньи.
— Итак, — помолчав немного, произнес герцог, — перед вами открываются две возможности.
Ошеломленная Шимона опять ничего не сказала, и герцог продолжал развивать свою мысль:
— Первая — отправиться к вашим дедушке и бабушке. Я обещал Нэнни еще в Лондоне помочь вам в этом.
— Я так и думала, что Нэнни обсуждала с вами этот вопрос, — наконец опомнившись, произнесла Шимона. — Но я же говорила ей о своем нежелании возобновлять знакомство с родственниками, которые в течение долгих лет вели себя так, словно моей матери не было на свете!..
— И тем не менее до недавнего времени это было единственное разумное и практичное решение, — возразил герцог. — В этом я совершенно согласен с вашей няней.
Шимона молчала. Не глядя на нее, он продолжал:
— Но теперь, насколько мне известно, у вас появилась возможность по-иному распорядиться своей судьбой.
Шимона не сводила изумленного взгляда с герцога. Но вот наконец до нее дошел смысл его слов. Чувствуя, как горячая волна заливает ей щеки, девушка, запинаясь, произнесла:
— Вы… вы, очевидно, имеете в виду… предложение Алистера?..
— Перед отъездом Алистер написал мне письмо, и я прочел его, едва только почувствовал себя немного лучше. Он всей душой желает, чтобы вы согласились стать его женой.
У Шимоны перехватило дыхание.
— Для меня это большая честь… Но все же я не могу выйти за него замуж.
— Почему?
— Потому что… я его… не люблю…
— А разве это так уж важно? Зато вы займете чрезвычайно высокое положение в Шотландии. Да и Алистер говорит о вас с таким искренним чувством, на которое, признаться, я даже не считал его способным.
— Но он уже был так же счастлив с Китти… или так он, во всяком случае, говорил… пока не узнал о ее муже…
— Ему это только казалось, — возразил герцог. — Старик Мак-Крейг и вы открыли Алистеру глаза, и он понял, что до сих пор толком ничего не понимал в своей жизни.
Он помолчал с минуту, а затем продолжил:
— Мне кажется, с годами, да еще живя среди своих сородичей-шотландцев, Алистер совершенно преобразится. Он станет незаурядной личностью, под стать своему деду!..
— Я тоже так думаю, — согласилась с герцогом Шимона. — И еще я надеюсь, что в один прекрасный день он встретит и полюбит всем сердцем женщину, которая полюбит его самого, а не его богатство.
В ее голосе чувствовалось неприкрытое волнение. После небольшой паузы герцог, как бы подводя итог, сказал:
— Значит, вы решили отправиться к дедушке и бабушке.
— Но ведь есть и третья возможность… — тихо пролепетала Шимона.
Герцог вопросительно взглянул на нее. Преодолевая робость и смущение, Шимона заставила себя выдержать его взгляд и продолжала:
— Эту возможность… вы сами как-то… предлагали мне…
— Да, я помню. Я предложил вам деньги, а вы отказались.
— А если я… приму их сейчас… смогу ли я хотя бы иногда… видеться с вами?..
Лицо герцога словно окаменело, и она услышала:
— Это невозможно, и потому я снимаю свое предложение.
— Но почему?..
Шимона чуть приподнялась с коврика и вплотную приблизилась к креслу герцога. Теперь она касалась его.
Казалось, герцог не сделал ни единого движения, но, поскольку Шимона всем телом прижималась к его ногам, а ее плечи были совсем рядом с его рукой, девушка почувствовала, как его пронизала дрожь, передавшаяся и ей самой.
Шимона снизу заглянула в глаза герцога, и на этот раз их взгляды встретились.
В тот же миг обоих захватила таинственная, магическая сила. Казалось, будто по мановению волшебной палочки они вдруг стали единым целым. Даже если бы они поцеловались в это мгновение, их близость не стала бы большей.
— Позвольте мне… остаться с вами… — умоляющим тоном произнесла Шимона.
На секунду ей показалось, что сейчас герцог обнимет ее.
Однако он не двигался, только черты его лица стали вдруг жестче, а глаза, те самые любимые глаза, в которых Шимона надеялась однажды снова увидеть огонь, так поразивший ее в первую встречу, потемнели.
И вдруг она услышала его голос. Вначале он показался ей совсем чужим. Она никогда раньше не слышала, чтобы герцог так говорил — как будто что-то душило его и мешало выражаться связно.