3 ♥. Повседневный костюм

Традиция. «Традиция». Слово само по себе хорошее, но на Рождество от него тянет блевать.

По всему миру в этот день люди собираются в семейном кругу и наслаждаются обществом родных и близких. Радость встречи длится несколько минут. Потом счет идет на часы, и родственники начинают друг другу надоедать. А потом они едва сдерживают рвотные позывы.

К маме в гости я отправился после того, как провел совершенно пустое утро с Ричи и Марвом. Мы подъели все, что осталось от праздничного ужина, и сыграли пару раз в «надоеду». Без Одри игра как-то не задалась, мы быстренько закруглились и разошлись.

Каждое Рождество наша семья собирается у мамы – в двенадцать дня.

Сестры приехали с детьми и мужьями, а Томми явился под ручку с потрясающей девушкой, которую умудрился подцепить в университете.

– Это Ингрид, – представляет ее Томми, и надо сказать, эту Ингрид вполне можно фотографировать для календаря.

У нее длинные темные волосы, загорелое лицо и такое тело, что голову потерять можно.

– Очень приятно, – улыбается она мне. И голос тоже приятный. – Я так много о тебе слышала, Эд.

Врет, конечно. И я принимаю решение: все, хватит. Хватит с меня лжи, все, сыт по горло.

И отвечаю:

– Это вряд ли.

Но говорю без обиды, спокойно. В ее присутствии я ощущаю… стеснение, что ли? Она такая красивая, что на нее не хочется сердиться. Такой девушке убийство простишь, не то что маленькую ложь.

– А… это ты, – бурчит мама без энтузиазма, завидев меня.

– С Рождеством, мамуля! – громко, с наигранной веселостью кричу я.

Уверен, все заметили, сколько иронии в моем возгласе.

В общем, мы едим.

Обмениваемся подарками.

Я катаю на спине и кручу в воздухе детей Ли и Кэтрин – раз пятьсот каждого. И без сил валюсь на диван.

Кроме того, я некстати захожу в гостиную, – Томми самозабвенно тискает Ингрид. Прямо перед журнальным столиком из кедра – ну, вы помните.

– Ч-черт, извините, – бормочу я, выпячиваясь из комнаты.

Удачи, братишка…

Без четверти четыре я начинаю собираться – пора ехать за Миллой. Мы с сестрами целуемся, с их мужьями я обмениваюсь рукопожатиями. Говорю «до свиданья» детям.

– Не успел прийти, уже уходит, – шипит мама, выдыхая клубы сигаретного дыма. На Рождество она всегда много курит. – А ведь живет ближе всех!

Очередная порция яда выводит меня из себя. Так и хочется засунуть эти слова обратно маме в рот.

«Ты изменяла отцу. А теперь еще и меня оскорбляешь на каждом шагу!» Так я говорю про себя – и наливаюсь злобой.

Очень хочется сказать все, что я думаю о женщине, которая стоит посреди убогой кухоньки и смолит сигарету за сигаретой.

Но вместо этого я смотрю ей прямо в глаза.

И отчеканиваю, запуская слова через дымовую завесу:

– Столько куришь – смотреть противно.

Выговариваю это и выхожу из кухни. А она так и стоит, не в силах распутать дымные струи.

Я иду через лужайку, но меня окликают. Это Томми.

Он выходит на крыльцо и кричит вдогонку:

– Эй, Эд, я так и не спросил, как у тебя дела!

Я разворачиваюсь и иду обратно:

– Да нормально дела, Томми. Год был тяжелый, но в целом все ничего. А как у тебя?

Мы садимся на ступеньки. Крыльцо наполовину на солнце, а наполовину в тени. Я сижу на темной стороне, Томми на светлой. Символично – в своем роде…

Мы сидим и болтаем, я впервые за этот день чувствую себя в своей тарелке.

– Как университет?

– Ты знаешь, хорошо. Оценки высокие, опять же, я не ожидал.

– А Ингрид?

Повисает молчание – и вдребезги разлетается от нашего хохота. Выглядит по-мальчишески, но я рад за брата, а брат за себя.

– Да ничего так, – отвечает он, отсмеявшись.

А мне хочется сказать Томми, что я горжусь им, – но не из-за Ингрид. При чем тут Ингрид, в конце концов, я о серьезном…

  96