72 
Я не могла поверить в то, на что она намекала, поэтому сказала:
— Я надеюсь, у мадемуазель Габриэль ничего заразного.
Она про себя усмехнулась тому, что приняла за проявление моей наивности.
Однако я очень встревожилась за Бастидов, и поэтому на обратном пути зашла к ним домой.
Мадам Бастид была уже дома, она приняла меня с окаменевшим от растерянности и горя лицом.
— Наверное, я зашла не вовремя, — сказала я. — Я ухожу, если только не могу чем-то помочь.
— Нет, — сказала она. — Не уходите. Такое событие долго в секрете не удержишь... Я знаю, ёы благоразумны. Присядьте, Даллас.
Она сама тяжело опустилась в кресло и, облокотившись о край стола, закрыла лицо рукой.
Я с удивлением ждала, и через несколько минут, когда я решила, что она размышляет, до какой степени меня следует посвящать в семейные тайны, она опустила руку и произнесла:
— Надо же было случиться такому в нашей семье!
— Габриэль? — спросила я.
Она кивнула.
— Где она?
Голова ее судорожно дернулась вверх. — У себя в комнате. Она упряма. Не сказала ни слова.
— Она больна?
— Больна! Лучше бы так. Что угодно... только не это.
— Неужели ничего нельзя сделать?
— Она нам ничего не сказала. Она не говорит, кто он. Я и представить себе такое не могла. Она никогда нигде не шлялась. Всегда такая спокойная.
— Может быть, это можно выяснить.
— Надеюсь. Я в ужасе, что скажет Жан-Пьер, когда узнает. Он такой гордый. Он страшно разозлится на нее.
— Бедная Габриэль! — произнесла я.
— Бедная Габриэль! Никогда бы не подумала. И ни слова до тех пор, пока я не узнала, и тогда... я видела, как она испугалась, поэтому я догадалась, что мои подозрения правильны. В последнее время она казалась мне изможденной, встревоженной... в семейных делах не участвовала, а сегодня утром мы собирали белье для стирки, и она упала в обморок. Тогда я совершенно уверилась в этом, мы сразу же поехали к врачу, и он подтвердил мои опасения.
— И она отказалась назвать вам своего возлюбленного?
Мадам Бастид кивнула. — Это меня и тревожит. Если бы это был кто-то из наших парней... да, это неприятно, но мы могли бы уладить дело. Но коль скоро она не говорит, я боюсь... Почему она не хочет сказать нам, если все это можно было бы уладить? Вот что я хочу знать. Похоже, это кто-то, способный на дурной поступок.
Я спросила, не приготовить ли кофе, и к моему удивлению, она позволила. Она сидела за столом, глядя прямо перед собой, и когда кофе был готов, я спросила, не отнести ли чашку Габриэль.
Она разрешила, я поднялась с чашкой наверх, и когда постучала в дверь, услышала голос Габриэль:
— Не нужно, бабушка — Я решилась открыть дверь и вошла с дымящейся чашкой кофе в руках.
— Вы... Даллас!
— Я принесла кофе. Думаю, вы не откажетесь.
Она лежала, глядя на меня отсутствующим взглядом.
Я пожала ее руку. Бедная Габриэль! С тысячами девушек случалось подобное, и для каждой из них это было личной трагедией.
— Мы можем вам чем-нибудь помочь?
Она покачала головой.
— Вы не можете выйти замуж и...
Она еще сильнее затрясла головой и отвернулась, чтобы я не могла видеть ее лицо.
— Он... уже женат?
Она плотно сжала губы и не ответила.
— Ну, в таком случае, он не может жениться на вас, и вам просто придется быть мужественной, насколько это возможно.
— Они будут ненавидеть меня, — сказал она. — Они все... Уже никогда не будет так, как прежде...
— Вы ошибаетесь, — сказала я. — Конечно, они потрясены... оскорблены... но все это пройдет, и когда родится ребенок, они будут любить его.
Она слабо улыбнулась мне. — Вы всегда хотите все исправить, Даллас, — и людей, и картины. Но у вас ничего не получится. Как говорится, как постелешь, так и поспишь.
— В этой беде рядом с вами должен кто-то быть.
Но она была упряма, и продолжала хранить молчание.
В печальном настроении я направилась обратно в замок, вспоминая, каким счастливым было Рождество, и как внезапно, как ужасающе внезапно может измениться жизнь. Как ненадежно счастье!
Граф вернулся в замок не сразу после свадьбы. Филипп с молодой женой уехали в Италию проводить медовый месяц, и теперь, так цинично отдав Клод Филиппу, граф вполне мог найти кого-то еще для развлечения.
Это было наиболее правдоподобным, как я со злостью думала, объяснением его отсутствия.
72 
