23 
Потом уже она поняла, что их разговор был бы совсем не таким, будь незнакомец, пробравшийся, как вор, в ее гостиную, действительно журналистом.
— Вы уйдете наконец? — теперь Вада говорила уже другим тоном. — Я не буду больше с вами разговаривать в такой манере.
— Почему? — спросил он. — В конце концов вы единственный человек, который мог бы мне рассказать о вашей госпоже. Вы можете сообщить мне о неуловимой мадемуазель Хольц то, о чем не дознался никакой другой журналист.
— Но вы же обещали, что не будете о ней писать, — возразила Вада.
— Насколько я помню, вы меня умоляли этого не делать. Если я дам вам слово чести, что ничего не опубликую без вашего разрешения, вы позволите поговорить с вами несколько минут?
— Не думаю, что мне следует это делать, — проговорила Вада.
— Ваша госпожа ограничивает свободу ваших действий, не так ли? — спросил он насмешливо. — Какую же магию, кроме денег, использует мадемуазель, чтобы все вокруг потворствовали ее желанию придать себе ореол таинственности, — больший, чем у сфинкса?
Вада засмеялась, сама того не желая.
— Да нет же, она совсем не такая!
— А какая ваша госпожа?
— Вы пытаетесь выудить у меня сведения о ней! — тон Вады был обвинительный. — И делаете это за спиной моей госпожи, тайком. Я не собираюсь больше разговаривать с вами о мадемуазель, — я не могу.
— Тогда я вынужден пойти на компромисс, — сказал незнакомец в зеленом. — Мы будем говорить о вас.
— Нет, — возразила Вада с застенчивой улыбкой. — Я не хочу говорить с вами о себе.
— А о чем вы предпочли бы, беседовать?
— Мне бы хотелось побольше узнать о символизме, — ответила Вада. — Я читала о нем в Америке, но понять все это довольно сложно.
— Не особенно. — Нежданный собеседник смолк, но, увидев, что Вада ждет разъяснений, продолжил:
— Точно так же, как импрессионизм стал протестом против определенных, уже сложившихся тем и образов в живописи, символизм возник как попытка расшатать застарелые устои в поэзии.
— Но сейчас это течение уже вышло за пределы поэзии, не так ли?
— Ну конечно. К поэтам-символистам присоединились художники, драматурги, все, кто интересуется таинственным миром души и чувств.
— Кажется, теперь я понимаю, — сказала Вада. — Они передают не то, что видят на самом деле, а то, что чувствуют.
— Проще говоря, это можно объяснить именно так, — улыбнулся незнакомец и, взглянув на нее, спросил:
— Почему вы интересуетесь тем, что американцу должно казаться слишком неопределенным? Я не поверю, что «мисс Богачка» может увлекаться подобными вещами.
В его тоне было что-то саркастическое, почти злое, и это заставило Валу быстро возразить:
— Это несправедливо! Вы никогда не встречали мадемуазель Хольц, так почему же, не видя ни разу, позволяете себе ее осуждать?
— Докажите, что она отличается от обычной богатой американки, которая охотится за титулом, — произнес он.
Вада застыла на месте.
— Что вы… этим хотите сказать? — спросила она почти шепотом.
Ей показалось, что глаза незнакомца внимательно наблюдают за выражением ее лица. Он объяснил:
— До меня дошли слухи, конечно, может быть, это репортерские сплетни, что мадемуазель Хольц стремится приобрести титул, притом обязательно английский.
— Кто вам это сказал? — с жаром спросила Вада.
— Между прочим, — ответил незнакомец, — сведения пришли ко мне из Англии.
Ваде так хотелось ему возразить и сказать, что все неправда, ложь, но так и не смогла вымолвить ни слова. Вместо этого она произнесла:
— Я думала, мы договорились, что не будем обсуждать мою госпожу.
— Не уверен, что мы действительно об этом договорились. Я всего лишь сказал, что готов говорить о вас.
— Но я не имею ни малейшего желания говорить о себе, — возразила Вада. Затем спросила:
— Вы можете назвать мне ваше имя?
— Пьер Вальмон, — ответил он, — но боюсь, оно вам мало что скажет.
— Вы пишите для «Плюм»?
— Я соредактор этого журнала.
— Это один из журналов, который мне хотелось бы приобрести, пока я в Париже.
— Я пришлю вам экземпляр, или лучше — я вам его принесу.
— Спасибо, мне бы очень этого хотелось.
— Чтобы я вам его принес?
Девушку слегка смутило выражение, которое появилось в его глазах. Он не имеет права так оценивающе и смело на нее смотреть, — это Ваде не понравилось.
23 
