27 
Они направились к выходу.
Служащий отеля вызвал экипаж, и Пьер Вальмон распорядился опустить у него верх.
— Сегодня теплый вечер, — сказал он, — я хочу, чтобы вы увидели Париж, особенно ту его часть, которая откроется, когда мы будем проезжать через Сену.
— Вы так хорошо понимаете меня и предвидите все, что мне хочется сделать, — проговорила девушка. — Как раз об этом я часто мечтала, но думала, что моя мечта никогда не осуществится.
— Неужели Париж в самом деле так притягивает молодых американок?
— Не только сам город, хотя я думаю, что и город тоже, — объяснила Вада. — Для каждого это символ свободы и отказа от всевозможных условностей, от того, что устарело, стало косным и надоедливо традиционным.
Он повернулся к ней вполоборота.
— Вы удивительная личность, исключение из правил. И разительно отличаетесь от других, похожих на вас юных особ. Я привык слышать подобные слова от молодых людей, которые едут в Париж черт знает откуда, надеясь, что здесь их ждет самоутверждение.
Он замолчал и внимательно посмотрел на Валу. Затем продолжил:
— Я ожидал услышать иное от молодой девушки, особенно от вас, с вашей внешностью.
— Причем здесь моя внешность? — возмутилась Вада.
— Вы очень красивы! Вероятно, сотни мужчин уже говорили вам об этом. Вада не ответила. Как она могла ему объяснить, что ни один мужчина не посмел бы сказать такие слова мисс Эммелин Хольц в присутствии ее матери.
С тех пор, как Вада стала взрослой, практически не было случая, чтобы ее мать либо кто-то еще из их окружения не оказывался всегда поблизости.
Вада избежала прямого ответа; вопрос Пьера заставил ее смутиться, она слегка покраснела. Но вокруг было такое множество исторических памятников и великолепных архитектурных ансамблей, что ими можно было бесконечно восхищаться, восклицая изумленно и радостно.
Должно быть, по распоряжению Пьера Вальмона экипаж повез их по улице Риволи на площадь Согласия.
Вода в фонтанах играла и взметалась высоко вверх, ловя последние отблески заходящего солнца.
На Елисейских полях они ехали мимо цветущих бело-розовых каштанов, их соцветия смотрелись, словно свечи на рождественской елке. Огромной высоты обелиск Луксор вырисовывался на фоне темного неба.
— А это площадь Революции, — проговорила Вада, едва переводя дыхание.
— Здесь в 1792 году гильотинировали Людовика XVI, который перед смертью сказал: «Я умираю не виновным! Пусть моя кровь прольется во имя счастья французского народа», — добавил к ее возгласу Пьер Вальмон.
Все выглядит так, подумала Вада, будто Пьер играет с ней в игру, которую она сама выбрала.
— А сколько людей здесь казнили?
— Более полутора тысяч, в том числе Марию-Антуанетту, мадам дю Барри, Дантона и Шарлотту Кордей.
— Как вы думаете, их души еще витают здесь?
— Нет, мы найдем их в более интересных местах.
— Каких же?
— В местах, которые я вам покажу, если вы еще некоторое время поживете в Париже.
Вада вздохнула. Как за одну неделю осуществить все, что хотелось, даже с помощью Пьера Вальмона?
В конце площади Согласия их экипаж свернул влево и покатил вдоль Сены, которая текла, словно расплавленное серебро, под бесчисленными мостами.
— Какое завораживающее зрелище! — восхищенно воскликнула Вада. — Может ли быть что-то более чудесное!
— Ничего, — согласился Пьер, не сводя глаз с девушки.
Неожиданно прямо перед ними, когда они пересекали Сену, забрезжила таинственная и мрачная красота собора Нотр-Дам.
— Еще со средних веков, — сказал Пьер, — поэты живут среди студентов на Левом берегу. Но так уж случилось: после того как барон Хауссманн прокатился по бульвару Святого Михаила через центр квартала, многие живописные старые улицы и дома были снесены.
— Но это же вандализм! — протестующе вскрикнула Вада.
— Мы тоже так считаем, — согласился Пьер. — Но ему не удалось уничтожить дух Латинского квартала. Он остался прежним — свободным, бунтарским, товарищеским и — вы скоро сами убедитесь — живым и веселым.
Дома тут были старые, улицы узкие.
Они подъехали к небольшому, ничем не примечательному ресторанчику, который, казалось, почти задавлен со всех сторон высокими соседними зданиями.
Внутри он выглядел совсем не так, как ожидала Вада.
На полу были рассыпаны опилки; столики стояли в небольших нишах, разделенных деревянными перегородками, — почти как стойла в конюшне.
27 
