15 
Было много причин отказать. Она была занята. Да и по отношению к Марку это было бы нечестно — провести время с человеком, у которого в свою очередь не нашлось времени, чтобы приехать на похороны друга.
Но этот палец, коснувшийся ее губ, все изменил. Он всколыхнул в ней те физические ощущения, которые она помнила так хорошо.
Она протянула руку к корзине цветов и оторвала головку петунии с непонятным ожесточением.
Он не позвонил и не пригласил ее на обед. Это было так на него похоже. Наверное, сейчас он уже в пути — возвращается в Торонто.
Она оторвала головку еще одной петунии.
В саду что-то глухо упало.
Тори резко обернулась и ударилась коленом. Он лежал в неуклюжей позе во дворе, уткнувшись лицом в грязь.
«Не смейся над ним», — строго приказала она себе.
Он поднялся. На щеке была грязь.
— Привет, — сказал он как ни в чем не бывало, будто просто зашел в гости.
Ее сердце бешено заколотилось. Она улыбалась, хотя не хотела этого. Совсем не хотела.
— Привет, — сказала она и добавила, хотя не собиралась делать это: — Как здорово встретить тебя здесь.
Он засмеялся. Поднялся по ступенькам к ней, перепрыгивая через две, от него шла невероятная энергия.
— Как коленка? Выглядит неважно.
— Ну, в общем уже ничего…
Она посмотрела на эту темноволосую голову, склоненную к ее колену, и задрожала. «Не предлагай ему кофе». Если она была так уверена, что он уже на пути в Торонто, почему приготовила с утра столько кофе, что хватило бы и на двоих?
Он выпрямился, и она протянула руку, вытерла грязь с его щеки. Он смотрел ей прямо в глаза. Неожиданно он поцеловал ее пальцы, и она отдернула руку.
— Хочешь кофе? — смущенно спросила она.
— Я принесу кофейник, — сказал Адам.
Он пошел в дом, и она слышала, как он тихонько что-то насвистывает.
Она села в мягкое кресло на террасе. Что, если Адам вот так бы хозяйничал каждое утро на кухне, насвистывая?
Услышав эти звуки, она вдруг остро почувствовала, что ее жизнь была наполнена пустотой и тишиной. Это насвистывание могло бы заполнить эту пустоту, уничтожить одиночество.
Опасные мысли. Он живет в тысячах милях отсюда. В конце концов, она ведь ничего про него не знает. Абсолютно ничего. У него, наверное, подруга или дюжина подруг. Может, он даже с кем-нибудь из них живет. Ведь у любого парня есть девушка.
А почему, собственно, ее это так волнует? Он уезжает. Она остается. Две прекрасные причины, чтобы не задаваться вопросом, есть у него девушка или нет. Две отличные причины не строить планов относительно радостных переливов его свиста.
— Адам, — позвала она, — у тебя есть девушка?
Тишина.
— Адам?
Он вышел из дома и поставил кофейник на стол, очень аккуратно.
— Вроде того.
Неожиданно она почувствовала облегчение, а затем разозлилась на себя за это.
Ей нет никакого дела ни до Адама Рида, ни до его подруги, ни до его жизни!
Так почему она спросила:
— Какой у тебя сейчас мотоцикл?
Он просиял:
— «Харлей» 1964 года…
— Старый?
— А зачем новый? Ведь главное — ездить. Это был полицейский мотоцикл. Я чиню его, и он на ходу. Вот, смотри, у меня есть его фотография.
Он покопался в бумажнике, вывалил на стол кучу кредиток. Она не заметила никакой фотографии девушки и взглянула на фото мотоцикла, которое протянул ей Адам.
Это было настоящее произведение искусства — черный мотоцикл со сверкающими хромированными деталями. На фото был только мотоцикл, ничего и никого более.
Значит, та девушка не катается с ним. Она протянула ему фото и смотрела, как он пытается запихнуть все обратно в бумажник.
Они выпили кофе, самое время вежливо распрощаться. Действительно, самое время.
— Как твой отец, Адам?
— Он снова женился вскоре после того, как я уговорил его переехать со мной на восток.
— Правда? Я рада за вас!.. — Как отчетливо она помнила высокого, красивого мужчину — отца Адама. — Я помню, твой отец очень переживал, — сказала она мягко.
— Он любил маму. Я думал, он никогда не перестанет тосковать по ней. Воспитывать ребенка после ее смерти оказалось очень тяжело, особенно такого беспокойного, как я.
— Ты никогда не рассказывал о маме.
— Я не перестану помнить и любить ее.
Она удивленно посмотрела на него. Грустить было несвойственно Адаму Риду. Но, может, грусть — то, во что трансформировалась его необузданность? Оказывается, она не все знала об Адаме. Какие-то глубины были тайной для нее.
15 
