20 
– Ну и хорошо, – сказал мистер Фрейер, шагнув вперед. – Ибо чего же большего мог бы просить от мальчика любой из нас?
С этими словами он направился к трапу и скрылся из виду.
Мистер Сэмюэль повернулся ко мне, лицо его пылало; ему совсем не понравилось, что мистер Фрейер обошелся со мной по-дружески.
– Ишь прохвост! Лебезил перед ним, как шлюшка.
– Всего лишь был с ним учтив, – возразил я. – Разве от меня не этого ждут?
– Долго ты здесь с такими замашками не протянешь, обещаю, – заявил он, а следом указал на низкую койку в углу, рядом с дверью капитанской каюты: – Спать будешь здесь.
Я изумленно уставился на нее. Закуток закутком, люди будут днем и ночью проходить мимо койки, наступая мне на голову.
– Здесь? – переспросил я. – Разве у меня не будет своей каюты?
Тут он загоготал во весь голос, олух, покачал головой, а после схватил меня за руку и потащил, как сегодня делали все, к каюте капитана.
– Ящики видишь? – спросил мистер Сэмюэль, разворачивая мою голову в сторону четырех крепких дубовых сундучков, стоявших в ряд на полу, каждый следующий был меньше предыдущего.
– Вижу, – ответил я.
– В них одежда и вещи капитана, – сказал он. – Разберешь их, все до единого. Одежду отправишь в платяные шкафы, вещи разложишь по полкам. Аккуратно, заметь себе. А потом уложишь ящики один в другой и уберешь, чтобы не лезли под ноги. Сможешь ты выполнить эти указания, мальчишка, или ты слишком глуп, чтобы понять их?
– Думаю, что смогу, – выкатив глаза, ответил я. – Хоть они и шибко умственные.
– Ну так займись, и пока не покончишь с этой работой, чтобы я тебя на палубе не видел.
Присмотревшись к сундучкам, я понял, что все они заперты, и потому обернулся к хорьку спросить, нет ли у него ключей, однако его уж и след простыл. Слышно было, как он торопливо улепетывает, и теперь, оставшись в одиночестве, ничем не отвлекаемый, я не смог не заметить, что корабль раскачивается – с носа на корму, с борта на борт, – и не вспомнить рассказов о людях, которых выворачивало наизнанку, пока они не привыкали к такой качке. Слабаки и дураки, всегда полагал я, потому как у меня-то желудок был ух какой крепкий. Я вошел в каюту и закрыл за собой дверь.
Вообще говоря, для того, чтобы залезть в сундучки, я ни в каких ключах не нуждался, мистер Льюис научил меня штучкам почище этой. Капитан уже разложил по своему столу кое-какие вещицы, которые можно было использовать как отмычки, я выбрал хорошо заостренное гусиное перо, вставил его без нажима в замок, дождался, когда щелкнет пружина, и, привычно надавив на перо, вскрыл первый из сундучков.
Ничего сверх ожидаемого мной он не содержал. Несколько разных мундиров, один наряднее другого, – я решил, что, когда мы доплывем, куда плывем, капитан воспользуется ими, чтобы поражать дикарей пышностью своего убранства. Была там и одежда попроще, и исподнее покрасивее любого, какое я носил в моей жизни, и, смею сказать, поудобнее тоже. Почти такое же мягкое, как у женщин, подумал я. Есть люди, которые получают удовольствие, копаясь в чужих вещах, но я не таков, и потому я быстро занялся делом, раскладывая все, что находил, по новым местам со всей возможной аккуратностью, стараясь не помять и не испачкать одежду, – в конце концов, это была моя новая работа, и я решил показать, что способен хорошо справляться с ней.
В самом маленьком из четырех сундучков я обнаружил множество книг – все больше поэтических и том «Трагедий» мистера Шекспира – плюс перевязанную красной шелковой лентой пачку писем, которую я сразу поместил на письменный стол капитана. И наконец, я извлек оттуда три портрета. Первый изображал джентльмена в белом парике и с острым красным носом. Глаза его сидели в черепе глубоко, а на портретиста он смотрел с чем-то близким к убийственному презрению; не хотелось бы мне разойтись с этим джентльменом во мнениях. Второй портрет больше пришелся мне по вкусу. Молодая леди – причудливые кудряшки, нос пуговкой, глаза, благодушно взирающие вверх, – я предположил, что это жена или нареченная капитана, и сердце мое слегка попрыгивало, пока я разглядывал ее, поскольку она меня взволновала. Третий изображал паренька лет восьми-девяти, кем он мог быть, я не знал. Пролетела не одна минута, прежде чем я подошел к столу и расставил по нему портреты – так, чтобы капитан видел их, заполняя судовой журнал, – а в то самое мгновение, когда я собрался отступить назад, корабль вдруг нырнул вниз и я едва успел выбросить вперед руку, ухватиться за край стола и тем уберечь себя от падения.
20 
