очень нудно 
32 
– Присядь, братец: гордыня подкосила тебя.
Получив пинок, шут простерся на земле.
– Помолчи, дурак! – резко бросил ему герцог. Подойдя к Ги, который опустился на колени в ожидании приговора, Вильгельм снял седло с его плеч и отбросил в сторону. – Встань, кузен, и выслушай, что я имею тебе сказать! – приказал он, взял Ги под локоть и поднял его на ноги.
Сторонники Бургундца на коленях подползли к герцогу, чтобы поцеловать ему руку, когда он закончил говорить; наказание оказалось чрезвычайно мягким: полное прощение для всех участников мятежа и всего лишь конфискация земель Ги. Сам он был исключен из числа вассалов Нормандии, но герцог, смягчившись, предложил кузену по-прежнему считать себя его гостем.
Ги лишился дара речи и лишь беззвучно шевелил губами; одинокая слеза медленно сползла по его щеке. Вильгельм резким кивком головы подозвал к себе Фитц-Осберна.
– Уведите его, – распорядился герцог. – Пусть с ним обращаются со всеми полагающимися ему почестями. – Самого Ги он легонько хлопнул ладонью по плечу. – Ступай, кузен, – сказал герцог. – Тебе более незачем опасаться меня, обещаю.
Немного погодя, когда Раулю представилась такая возможность, он преклонил колено перед герцогом и поцеловал ему руку.
Вильгельм взглянул на юношу сверху вниз с улыбкой, приподнявшей уголки его губ.
– Что теперь, Рауль?
– Монсеньор, я видел вашу силу, видел вашу справедливость, но теперь увидел и ваше милосердие.
Вильгельм отнял руку.
– Тьфу! Неужели я похож на кота, который беспокоится о мертвой мыши? – презрительно бросил он.
До весны Ги Бургундский оставался при дворе в Руане, но было очевидно, что он с радостью предпочел бы оказаться где-нибудь в другом месте. И когда на истосковавшихся по влаге голодных полях растаял последний снег, он начал умолять герцога позволить ему покинуть Нормандию. Получив разрешение, немедля отбыл в свои земли, сломленный и окончательно павший духом.
С приходом весны пришло и обещанное послание от короля Генриха. Его Величество призывал к себе своего верного вассала оказать ему помощь в военных действиях против Жоффруа Мартеля, графа Анжу.
Нужда его оказалась неотложной. Как человек, обуреваемый тщеславием, которое нашептывало ему, что его заслуги многократно превышают награды и владения, Мартель успел стать причиной беспорядков для своих соседей. Графы Шартр и Шампань могли стать тому свидетелями, что и они сделали, шумно и доказательно. Провинция Мен, расположенная по соседству с Нормандией, уже пребывала под его пятой, поскольку Мартель являлся опекуном юного графа Гуго, чем и воспользовался в полной мере к своей выгоде. Сломив сопротивление и лишив свободы благородных графов Шартра и Шампани, он возомнил, будто может достигнуть большего величия и решительно принялся за дело. Весной того же года Мартель отрекся от клятвы вассальной верности, принесенной королю Генриху, и в подтверждение столь вызывающего жеста вторгся в Гиень и Пуатье. После нескольких стычек он, захватив обоих графов в плен, поместил их под замо́к, где и вознамерился держать до тех пор, пока они не согласятся на его требования. Это был грабеж средь бела дня, но графам не оставалось ничего иного, как уступить. Следует отметить, что граф Пуату скончался через четыре дня после освобождения. А вот Гиень остался жив: очевидно, он пил из другого кубка. Мартель предъявил претензии на Пуатье и женился – как поговаривали, силой – на родственнице покойного графа. Вот так обстояли дела, когда король Генрих послал за Нормандским Волком.
Во главе своей армии герцог Вильгельм пересек границу и вступил во Францию. Вновь мужчины, жившие, собственно говоря, почти исключительно ради таких вот событий, надели доспехи, на распятии поклявшись, что, если таково желание герцога, они готовы следовать за ним до самого конца, каким бы он ни был.
Что думал об этом король Генрих, осталось неизвестным, но несомненной стала его ревность к своему юному вассалу, помноженная на зависть. Если поначалу он призвал Вильгельма, дабы тот сражался под его началом, то вскоре уразумел, кто из двоих является подлинным лидером экспедиции. Слово Вильгельма имело решающее значение; именно он недрогнувшей рукой указывал на слабые места в планах короля и без колебаний подвергал жесточайшей критике замыслы, которые представлялись его военному складу ума напрасной тратой времени. Королю Генриху под шелковой улыбкой приходилось скрывать растущее раздражение; французские бароны кипели недовольством, но Вильгельм оставался неумолим. В конце концов они возненавидели его, эти гордые французы, за острый ум, который выставлял напоказ их собственное невежество, за его дар предвидения, бесстрашие и отвагу на поле брани, но более всего – за его строптивый, не желающий приспосабливаться нрав. Всю жизнь мужчины вынуждены были бояться герцога, будучи не в состоянии выдержать его прямого и обескураживающего взгляда. И в самом начале карьеры Вильгельма французам первым было уготовано испытать на себе безжалостную силу его воли. Правда же заключалась в том, что он никогда не отступал с однажды выбранного пути и шел к цели напрямик, не сворачивая, жертвуя всем ради ее достижения и не стесняясь в средствах. Признав главенство герцога над собой, вы обзаводились добрым другом, тогда как противостояние с ним неизменно приводило к одному-единственному результату.
32 
