очень нудно 
37 
— Что бы вы ни увидели в его взгляде, комиссар, этого недостаточно. Нам нужно не гадание по глазам, а знание.
— Но мы знаем, Данглар. Знаем, что Мо принес старика в жертву на алтаре своих убеждений. Сегодня в Ордебеке один тип разбил об пол голову старой дамы, как разбивают стакан. И я не в том настроении, чтобы нянчиться с убийцами.
— Но еще утром вы считали, что Момо угодил в подстроенную кем-то ловушку. Вы говорили, что он непременно избавился бы от запачканных кроссовок, а не стал бы держать их у себя в шкафу, ведь это улики, прямо указывающие на него.
— Мо думал, он хитрее всех. Купил пару новеньких кроссовок и положил к себе в шкаф, чтобы мы решили, будто кто-то захотел его подставить. А в итоге подставил себя сам.
— И все это вы увидели в его глазах?
— Скажем, да.
— И какие же доказательства вы там обнаружили?
— Гордыню и жестокость, а в данный момент еще и животный страх.
— И вы все это измерили? Проанализировали?
— Я вам уже сказал, Данглар, — произнес комиссар необычайно мягко, но с ноткой угрозы, — я сейчас не в том настроении, чтобы дискутировать.
— Безобразие, — прошипел Данглар.
Адамберг набрал на мобильном номер ордебекской больницы. И небрежно махнул рукой Данглару, словно выметая его из комнаты.
— Идите к себе, майор, это лучшее, что вы сейчас можете сделать.
Семеро подчиненных комиссара, собравшись вокруг, наблюдали за этой стычкой. На лице Эсталера отразилось глубокое огорчение.
— Остальным рекомендую сделать то же самое во избежание неприятных последствий. Сейчас для допроса Мо мне нужны только двое, Меркаде и Эсталер.
Пятеро полицейских молча разошлись, кто-то из них смотрел на начальника с изумлением, а кто-то с осуждением. Данглар, дрожа от злости, удалился широкими шагами, так быстро, насколько ему позволяла его своеобразная походка, при которой длинные ноги майора казались неустойчивыми, словно две подтаявшие свечи. Он спустился по винтовой лестнице в подвал, вытащил из тайника бутылку белого вина и сделал несколько глотков. Надо же, подумал он, именно сегодня, когда мне удалось продержаться до семи вечера. Он сел на ящик, который в этом подвале заменял ему стул, и заставил себя дышать ровнее, чтобы унять гнев, а главное, чтобы справиться с горьким разочарованием. Данглар был почти в панике. Ведь он всегда так любил Адамберга, так ценил витиеватый, завораживающий ход его мысли, его отрешенность и — да-да! — его мягкость, даже если эта мягкость как-то уж слишком легко ему дается, если она у него какая-то, можно сказать, монотонная. Но со временем успех вскружил голову комиссару, и он подрастерял свои природные достоинства. В его душу проникли самоуверенность и самодовольство и притащили за собой такие чуждые ему качества, как честолюбие, высокомерие, нравственная глухота. Пресловутая апатичность Адамберга повернулась на сто восемьдесят градусов, и все увидели ее оборотную, темную сторону.
Данглар убрал бутылку в тайник, на душе у него было очень скверно. Он слышал, как хлопает входная дверь Конторы, полицейские, согласно расписанию, постепенно расходились по домам в надежде, что завтрашний день будет лучше сегодняшнего. А вот послушный Эсталер остался караулить Момо на пару с Меркаде, который, надо полагать, уже дрыхнет. Лейтенант засыпал на службе регулярно, с промежутком в три с половиной часа. Ясное дело, человек с таким изъяном никогда не решится пойти против начальства.
Данглар неохотно встал; чтобы вытеснить неприятные воспоминания о ссоре с Адамбергом, он старался думать об ужине со своими пятью детьми. Пятеро детей, сказал он себе, поднимаясь по винтовой лестнице, и яростно вцепился в перила. Вот где его настоящая жизнь, а не здесь, с Адамбергом. Подать в отставку и — почему бы и нет? — уехать в Лондон, где живет его любовница, он так редко видится с ней. Словно уже приняв это решение, Данглар ощутил гордость, а затем и прилив сил, столь необходимых его опечаленной душе.
Адамберг, закрывшись в своем кабинете, прислушивался к хлопанью входной двери: его сбитые с толку подчиненные один за другим покидали Контору, где витал дух недовольства и враждебности. Комиссар сделал то, что должен был сделать, ему не в чем было себя упрекнуть. Он действовал грубовато, но не мог иначе: слишком мало оставалось времени. Он не ожидал такой вспышки гнева от Данглара. Старый друг не захотел поддержать его, не последовал за ним, как бывало почти всегда. Это странно, особенно если учесть, что Данглар не сомневался в виновности Момо. Тут его блестящий интеллект дал осечку. Но у майора такое случалось: внезапные приступы волнения нередко затмевали истину, все искажали, не позволяя разглядеть даже очевидное. Однако длилось это всегда недолго.
37 
