очень нудно 
35 
Натали при всем желании не могла распознать проблему и даже не подозревала, какая опасность ей грозила. Она придвинулась к неподвижно лежавшему Максу, спустила боди до самых бедер, взяла руки Макса, поднесла их к своим грудям и крепко прижала к ним. Макс успел дважды глубоко вдохнуть, наслаждаясь этим ощущением и вызванным им новым приливом возбуждения, но потом снова почувствовал ее язык в своем рту.
Память о жирной Сиси уже подступила к самому горлу. Он панически искал в своем сознании аварийный переключатель, который загрузил бы какую-нибудь отвлекающую программу. Футбол… визит Папы Римского… землетрясения… прогноз погоды… Денёв… Курт… чистка зубов… кроссворды… Картины вспыхивали, как слайды в цейтрафере,[13] и вновь исчезали. Натали зажала его лицо в ладонях, как в тисках, отрезав ему все пути к отступлению. Ее язык, влажный и упругий, дико метался у него во рту, словно зверь в клетке.
От тошноты и страха перед неизбежными последствиями у Макса уже мутилось сознание. Если бы его сейчас увидела Катрин! Интересно, как бы она среагировала? Закричала бы? Расхохоталась? Почувствовала сострадание? Попыталась утешить его? Его мысли вдруг обрели некую опору. Макс увидел ее перед собой, ее черные короткие волосы, как она с милой улыбкой пожимает ему руку.
«А ты не пробовал использовать крыжовник?» — спросила Катрин и кокетливо подняла брови. «Она права, — подумал Макс. — „Пирог из крыжовника“ звучит даже лучше, чем „грушевый пирог“». «Крыжовник тоже почти не имеет вкуса, — продолжала Катрин. — У него даже еще меньше вкуса, чем у груш»…
Натали прервала поцелуй, лизнула Макса в лицо, расстегнула пуговицы его рубашки, сунула свои холодные жадные пальцы ему в штаны. Раздался двойной щелчок — по-видимому, расстегнулись кнопки ее боди. Холодные пальцы Натали работали проворно и профессионально и покинули «поле деятельности», только когда там для них уже не осталось места.
— Да-а-а-а… — произнесла она протяжно и хрипло, вложив в этот звук всю сладкую муку предвкушения.
Она сидела на нем, он был в ней.
Закрыв глаза и как будто с помощью пульта дистанционного управления шевеля руками, Макс делал все, что усиливало ее стоны и вздохи. От страха его лицо покрылось потом, несколько мощных приступов тошноты он успешно поборол. Так долго ему еще никогда не удавалось продержаться. Движения Натали становились все более интенсивными. Он опять смог несколько секунд наслаждаться вожделением. Но тут ее язык пополз снизу вверх по его шее. Макс задрал подбородок вверх, чтобы перерезать ему путь к губам. Натали без труда преодолела это препятствие. Пытка поцелуем продолжалась.
На глазах у Макса выступили слезы отчаяния. Он предпринял вторую попытку бегства с помощью Катрин. Как там было во сне? На чем он остановился? Катрин нужен был Курт, и за это она готова была исполнить любое его желание.
«Ну, говори. Что я должна сделать?» — спросила она. Сквозь прорези ее желтого скафандра сияли ее миндалевидные глаза. (У нее миндалевидные глаза?) «Ты кладешь руки мне на шею и медленно проводишь всеми десятью ногтями по спине», — мысленно ответил он. Как она на него посмотрела! «Ты бы сделала это?» — мысленно спросил он. Она бросила ему пронзительный взгляд, глубоко вдохнула и закричала. Она кричала и не могла остановиться: «Да-а-а-а!.. Да-а-а-а!.. Да-а-а-а!..»
Натали выгнулась, запрокинула голову, стиснула его бедра ногами, растопырила пальцы рук и оперлась ладонями на его плечи. Она еще трижды, с каждым разом все медленней, все тише, все осознанней, произнесла «да-а-а-а…», потом в изнеможении упала на Макса и положила ему на грудь разгоряченное лицо.
Макс чувствовал, как в нем понижается уровень тошноты.
— Это было круто… — выдохнула Натали.
Она ничего не заметила. Макс плакал от триумфальной радости и перенесенного ужаса. На всякий случай он еще некоторое время подержал глаза закрытыми. На всякий случай он еще несколько минут мысленно провел с Катрин. Интересно все же, сделала бы она это или нет?
Тринадцатое декабря
Катрин проснулась и спросила себя — зачем? Начинался день, о котором она еще с закрытыми глазами могла сказать, что он не станет светлее, даже когда она их откроет. В такие дни крохотный, теплый и уютный мир под одеялом приходится приносить в жертву сознанию того, что за пределами этого мира нет ничего более приятного, чем исполнение долга. В такие дни сто раз убеждаешь себя в том, что ты вытянул счастливый билет, что у тебя все в порядке, что тебе не на что жаловаться. Это самое мерзкое свойство таких дней — они душат тебя неотступной тоской с момента злополучного пробуждения до спасительного возвращения в постель следующей ночью, а жаловаться ты не смеешь, потому что вытянул «счастливый билет».
35 
