23 
Но в тот вечер все переменилось. Малколм был разговорчив, смеялся и в конце концов своим весельем заразил и Марсию. Они впервые вели себя естественно, как двое людей, интересных друг другу, умеющих развлекаться, шутить и получать удовольствие от удачного вечера.
Полковник был достаточно тактичен и ограничился ролью зрителя, громко смеялся шуткам, наслаждался отличным вином и хорошей сигарой за счет Малколма и предоставил дочери и ее кавалеру играть главную роль в начинающейся, как он надеялся, романтической истории.
Знай он причину хорошего настроения Малколма, у него поубавилось бы уверенности в том, что его планы наконец-то сбываются.
Когда Марсию увлекало что-то, она хорошела. Скромное платье, в котором она была в тот вечер, лишь подчеркивало ее красоту. Оживление и смех разительно изменили выражение ее лица — исчезло прежнее равнодушие в глазах, очертания красивого рта более не портили скорбно опущенные уголки губ.
Окрыленный тем, что он считал успехом, сытно поевший и сильно подвыпивший полковник пришел в благостное состояние, дружески похлопывал Малколма по плечу и называл его «дорогим мальчиком». Малколм относился к этому с добродушной иронией, безошибочно догадываясь, что так радует полковника. В этот вечер Малколму казалось невозможным испытывать к кому-либо иные, чем добрые, чувства.
Когда полковник наконец объявил, что ему, пожалуй, пора спать, и оставил Марсию на попечение Малколма, тот вынужден был с этим смириться, дабы не испортить приятный вечер.
Хотя они с Марсией и забрели потом в игорный зал, где ему повезло и он выиграл небольшую сумму — первый выигрыш за все время его пребывания в Каннах, — они предпочли все же вернуться в ресторан и потанцевать.
Марсия прекрасно танцевала. Малколм должен был это признать, держа в объятиях ее сильное молодое тело. Он впервые подумал о ней как о человеке, а не просто о красивой искательнице приключений.
Конечно, она еще очень молода, жизнь у нее не удалась, думал он и вместо настороженной отстраненности почувствовал невольное влечение.
Первым побуждением было рассказать Марсии об Элизабет, но он тут же подумал, что не должен становиться объектом сострадания.
Все, что произошло с ним, так огромно и значительно: он никому не сможет объяснить, кто такая для него Элизабет.
Марсии и другим она, вероятно, покажется просто красивой белокурой девушкой. Ему не передать ни музыку ее голоса, ни все чудо ее появления в его жизни.
Есть ли в родном языке слова, чтобы описать глубину и искренность характера этой девушки, ее необыкновенную естественность?
Даже на мгновение он не мог представить себе сейчас, что держит не Марсию, а Элизабет в своих объятиях. Нет, ее надо боготворить и восхищаться ею. Лишь разумом он понимал, что потом, позднее, его человеческая сущность даст о себе знать и он пожелает ее со всей силой земной страсти.
Но мысли об Элизабет заставили его быть внимательным и добрым к Марсии. Эти две женщины, в сущности, первыми вошли в его жизнь после пятнадцатилетнего затворничества.
Малколм был особенно внимателен и добр к Марсии, когда они снова сели за столик и заказали напитки. Марсия вдруг поймала себя на том, что разговорчива и откровенна с ним, как ни с кем другим прежде.
— Вы живете здесь постоянно? — спросил ее Малколм.
— Да.
— Не скучаете по Англии? В Каннах, конечно, много интересного, но я помню, как вы сказали, что ненавидите этот город. Разве вы не можете уехать отсюда?
Малколм был так добр к ней, она так искренне наслаждалась приятным вечером, к тому же оба они были так одиноки, что Марсия отважилась рассказать ему всю правду о себе.
Начала она с Сомерсета, с того момента, когда мать неожиданно, когда Марсии исполнилось восемнадцать, определила ее в монастырь. Затем рассказала о том, как отец открыл ей тайну финансового контракта с матерью, условия которого не позволяют ей уехать от него.
— Бедная девочка, — тихим голосом сочувственно произнес Малколм, когда она закончила свой печальный рассказ. — Это самый дьявольский план, о каком мне доводилось когда-либо слышать. Если вы все же сбежите от него в Англию, он сможет существовать на то, что у него есть?
— Если мне посчастливится раздобыть деньги и сбежать, как вы предлагаете, боюсь, он без меня просто умрет голодной смертью. Мне двадцать четыре, вернее, скоро будет двадцать пять, а в руках у меня еще не было суммы большей, чем сто франков, которую я могла бы считать своей.
23 
