95 
Посмотрел. Да, скверно… Под кожей вздулась опухоль мерзкого белесоватого цвета, длиной уже почти в ладонь и шириной пальца в два — и она, пусть медленно-медленно, но все же на глазах распространялась, причем только в сторону плеча… А если дойдет до сердца? Звериное чутье подсказывает: ничего хорошего…
Пожалуй, здешние меры расстояния все же будут покороче таларских лиг — стрелка указателя скорости стояла на сорока, но на скорость в сорок лиг в час это определенно не походило — медленнее летим, черт…
— Ну, и чего ты добился? — послышался от мачты сварливый знакомый голос.
Цепляясь правой рукой за борт, Сварог обошел мачту справа, сгорбившись, шатаясь, добрел до реи, растянулся на палубе лицом вверх. Он мог голову прозакладывать, что это не галлюцинации: бледные губы царя Зохака шевелились, рожа гримасничала, голос звучал не в голове, как бывает при галлюцинациях, а именно с той стороны.
— Дурак, болван, очередной печальник о благе человечества, — цедил слова Зохак. — Не в том даже дело, что человечество, ручаюсь, и не узнает о своих спасителях. Ты, олух, положил здесь лучших друзей, всех до единого, таких больше никогда не будет…
— Они все знали, на что шли, — сказал Сварог пересохшими губами, глядя в сероватый сумрак, что считался здесь небом.
— А какая разница? Их большие никогда не будет… И ради чего? Согласен, дорогу Повелителю ты в этот мир отрезал… Ты хоть знаешь, сколько во Вселенной еще миров, по которым он может ходить свободно?
— А ты уверен, что в тех мирах нет таких, как мы? — спросил Сварог. — Что молчишь? Ответь, падаль, на вопрос, а не увиливай. Молчишь? Молчишь, погань? — и выкрикнул с надрывом: — Там есть такие, как мы, не может их не быть везде, где есть люди! Мы, может, и не первые такие… Наверняка не первые…
И, не слушая уже бормотавшую что-то голову, вернулся к штурвалу уже вдоль левого борта, все так же цепляясь за него правой, — левая рука висела плетью, Сварог попытался пошевелить пальцами, но они не шелохнулись. Рукояткой кинжала постучал повыше левого локтя — рука потеряла чувствительность.
— Сдохнешь, — доносился голос Зохака. — Сдохнешь по дороге, и твою девку будет трахать кто-нибудь другой, она не сможет хранить тебе верность всю жизнь, а твои королевства превратятся в кровавую чашу, все будет гореть, все, кого ты ценил и награждал, погибнут, и твоя обожаемая Тарина Тареми растворится в Шторме… Ты уверен, что это достойная цена моей головы?
— Не каркай, сволочь, мне все равно плевать… — и понял, что не произнес это вслух, лишь пошевелил губами.
Не колеблясь, превозмогая головокружение и подступавшую к горлу тошноту, примерился и кончиком кинжала вспорол опухоль, не ощутив ни малейшей боли. Нажал лезвием плашмя, выдавливая омерзительно вонявший желтый гной, растекавшийся по руке к кисти. Стало чуть полегче, но ненамного, опухоль помаленьку продолжала распространяться к плечу. Оказалось, он все же поранился о стекло — кровь пролилась по волосам и стянула кожу на висках, на щеках. Но она уже подсохла, и не было смысла заниматься такими пустяками, не до них, хотя уж с этим мог справится в два счета.
Поднял себя на ноги отчаянным усилием. У него хватило сил добрести до носа. Низина осталась позади, Сварог — в глазах чуточку двоилось — высмотрел внизу узкую просеку в кустарнике, самую чуточку изменил курс, вновь защелкнул металлические захваты на штурвале. Акбар пытливо оглянулся на него.
— Все нормально, — смог Сварог произнести достаточно громко.
Выдавил еще гной, сколько мог. Закурил, надеясь, что это поможет, но дым драл горло, как никогда прежде, кололо в легких, и он отбросил сигарету. Чуточку больше, но не намного — помогла осушенная чарка келимаса.
Только теперь он в полной мере осознал все происшедшее. И встало слово «никогда». Никогда больше он не увидит ни Мару, ни всех остальных. Никогда Леверлин не допишет книгу о настоящем Асверусе. Никогда не закончат начатые деда Шедарис и Тетка Чари, Бони и Паколет. Никогда. Тоска нахлынула такая, что не умещалась в сознание. Да вдобавок где-то в отдалении звучал другой голос, рассудительный, деловой, суховатый, твердивший: нужно будет срочно решать что-то с Сегуром, с Дике, с оставшимися без хозяев Вольными Манорами, кое-какие планы переделать с учетом сложившейся обстановки, а иные, не исключено, отменить вовсе. И ничего нельзя с этим поделать, потому что это был его собственный голос — голос короля, не имевшего права ни на какие человеческие чувства. Он крикнул самому себе: сгинь, пропади! И тут же понял, что это бессмысленно — изгонять из сознания самого себя. Дорога Королей никуда не делась, шагать по ней и шагать…
95 
