98 
— Отдохну, — сказал Сварог. — Непременно…
Он встал из-за стола, подошел к высокому окну Большого кабинета и, заложив руки за спину, смотрел вдаль. На шпиле Янтарной башни, самого высокого из дворцовых строений, хелльстадский флаг увит белыми лентами. Но не приспущен, конечно — традиции незыблемы, королевские знамена приспускают до половины исключительно в случае смерти члена династии. Это в Сегуре и тринадцати Вольных Манорах флаги приспущены до половины…
В ушах у него звучала «Пляска смертей», старинный марш, под который принято хоронить военных.
- Гроб на лафет! Он ушел в лихой поход…
- Гроб на лафет! Пушка медленно ползет.
- Гроб на лафет! Все мы ляжем тут костьми.
- Гроб на лафет! И барабан — греми!
Что добавляло тоски — перед ним встал вопрос, на который, Сварог всерьез подозревал, ему никогда так и не удастся найти ответа. Как соотнести со всем происшедшим то, что они не погибли в бою, а стали жертвами затеянной безумцем игры? Умаляет это хоть что-то или — нисколечко? Он даже не пытался искать ответ, знал, что и впереди не будет…
— Ваше величество… — осторожно сказал Интагар. — Выходит, от монашека была польза?
Сварог обернулся. Сказал без тени раздражения, просто-напросто устало:
— Интагар, будьте так добры… Избавьте меня от вашей проницательности хотя бы на сегодня…
— Слушаюсь. Я одного не понимаю… Вы позволите?
— Ну?
— Почему это нужно держать в тайне? Следовало бы как раз наоборот…
Помолчав, глядя ему в глаза, Сварог веско сказал:
— Так надо…
Он никогда в жизни не сказал бы другое, то, что как раз и хотелось сказать: «Я сам ничего не понимаю». Такое говорить нельзя. Старое незыблемое армейское правило: перед подчиненными нельзя оправдывать себя ссылками на приказы вышестоящих (в данном случае — Канцлера). Твой приказ — это твой приказ, и точка. Так надо. Молчать, смирно!
Он вновь сел за стол. Пододвинул к себе ближайшую бумагу, послание профессора Марлока, пришедшее на его личный компьютер. Марлок, умница, соболезнования выражал крайне скупо, как на его месте поступил бы и сам Сварог. И просил содействия — его биологи, познакомившись с той частью отчета Сварога, что их непосредственно касалась (а остальное их не касалось вовсе и потому было засекречено), просили оказать им содействие, помочь попасть в ту Заводь. По их уверениям, можно было провести поистине уникальный научный эксперимент, наблюдая за хищниками в Низине: полностью лишившись пищи, станут они теперь, вопреки инстинктам и условным рефлексам, жрать друг друга или нет?
Ну что же, жизнь продолжается. Это и есть самое грустное — жизнь продолжается, что бы ни случилось, как будет продолжаться, когда не станет и нас: так было, так есть, так будет…
Содействие так содействие. И никому не следует знать, что еще до того, как попадут туда биологи, туда пойдет группа людей Сварога, которые перестреляют к чертовой матери и тамошнего графа, и его холуев. Ни малейшего нарушения законов и регламентов, ни тех, ни других попросту не существует — даже многомудрые старцы из Геральдической Коллегии, не одну собаку съевшие на самых замысловатых коллизиях, пока так и не пришли к единому выводу — каким должен быть юридический статус Заводей? Так что писаных параграфов нет. В числе рабочих версий есть и такая: всякая Заводь подлежит юрисдикции той страны, откуда можно в нее попасть. Сгодится, пока нет параграфов, никто не сможет ни к чему прицепиться…
— Интагар, — сказал Сварог, — налейте-ка мне «Старого дуба»…
Медленно осушив чарку, он откинулся на спинку стула, прижавшись затылком к вишневому, шитому золотом бархату. В голове звучала совсем другая песня.
- Алео траманте,
- беле аграманте,
- чедо каладанте,
- э виле…
- Конеченто ленте,
- моле неференте,
- теле наджаленте,
- таде…
- Таре аталанте,
- белео даранте,
- чере кондаранте,
- годе…
Странное дело… Ему следовало бы ненавидеть эту песню, помня, при каких обстоятельствах она прозвучала. Однако — хотя Сварог не понимал ни единого слова — она отчего-то привязалась, он подозревал, на всю оставшуюся жизнь. Привязалась, и все тут. Быть может, она не имела отношения к замку и была украдена Безумным Зодчим из каких-то позабытых времен. Наверняка так и обстояло: эти твари неспособны творить. Если что и создают — исключительно вредное и злобное, ничего общего не имеющее с творчеством…
98 
