Последние отзывы

  126  

– И пришли меня навестить?

– Да.

– Очень любезно. – Больной смерил меня взглядом, явно осуждая мой невзрачный наряд. – Вы англичанин?

– Нет, ирландец.

– Еще хуже, – махнул он рукой. – Моя тетка вышла за ирландца. Жуткую сволочь, воплощение шаблонного представления о вашей нации. Вечно пьяный, вечно бьет жену. За восемь лет заделал ей девять детей. Вот животное, согласитесь?

– Не все ирландцы такие, – сказал я.

– Я никогда их не любил. – Он покачал головой, а я отвернулся, заметив на его подбородке блестевшую слюну, похожую на след улитки. – Выродки. О сексе не говорят, но только о нем и думают. Ни одна нация на планете так не зациклена на сексе, если вам угодно мое мнение.

У него был выговор коренного ньюйоркца из Бруклина, и я пожалел, что в заявке на визит он не упомянул о своих расовых предубеждениях, избавив нас обоих от массы неприятностей.

– Вы бывали в Ирландии? – спросил я.

– Бог ты мой, я был везде. Объездил весь свет. Мне известны закоулки и укромные бары в городах, о которых вы даже не слыхали. А теперь я здесь.

– Как вы себя чувствуете? Вам что-нибудь нужно?

– А как, по-вашему, я себя чувствую? Как будто уже помер, а сердце все гоняет кровь, чтоб еще меня помучить. Подайте воды, пожалуйста.

С прикроватной тумбочки я взял поильник.

– Повыше! – Он принялся сосать через соломинку. За толстыми губами в белом налете я видел желтые зубы, накренившиеся вглубь рта. Пока больной втягивал воду, что требовало от него неимоверных усилий, он не сводил с меня взгляда, в котором полыхала беспримесная ненависть.

– А вы трусите. – Больной оттолкнул поильник.

– Ничуть.

– Трусите. Боитесь меня. И правильно делаете. – Он натужно рассмеялся. – Вы гомик?

– Нет. Я гей, если вам интересно.

– Я догадался. В глазах у вас что-то такое. Как будто вам страшно, что перед вами ваше собственное будущее. Как вас там, Сесил?

– Сирил.

– Самое педрильское имя. Вылитый персонаж романа Кристофера Ишервуда^[46].

– Я не педик, – повторил я. – Говорю же, я гей.

– Есть разница?

– Да, есть.

– Давайте-ка, Сирил, я кое-что вам скажу. – Больной попытался сесть повыше, но не сумел. – Голубизной меня не удивишь. Ведь я работал в театре. Там все говорили, со мной что-то не так, потому что я люблю шахну. А теперь из-за этой болезни меня считают гомиком. Мол, все годы я это скрывал, а я ни черта не скрывал. И теперь не знаю, что меня тревожит больше – что я прослыл педерастом или что меня считают трусом, которому не хватило духу в том признаться. Уверяю вас, имей я этакую склонность, я был бы лучшим пидором на свете. Уж я не стал бы врать.

– Вам так важно, что о вас думают? – Я уже устал от нападок, но решил не поддаваться на провокации. Ведь именно этого он и хотел – вытурить меня и вновь страдать из-за того, что его все бросили.

– Важно, если ты на больничной койке и из тебя по капле утекает жизнь. Сюда суются только врачи, няньки и доброхоты, которых раньше ты в глаза не видел.

– А родные? У вас есть…

– Заткнитесь.

– Ладно.

– Есть жена, – помолчав, сказал больной. – Два года я ее не видел. И четыре сына. Один эгоистичнее другого. Наверное, я сам во всем виноват. Я был паршивым отцом. Но покажите мне успешного профессионала, который вместе с тем примерный семьянин.

– Они вас не навещают?

Он покачал головой:

– Для них я уже умер. Как только мне поставили диагноз. Всем знакомым они сказали, что в круизе по Средиземноморью у меня случился инфаркт и я похоронен в море. Нельзя не восхититься их изобретательностью. – Он усмехнулся и тихо добавил: – Но это неважно. Они вправе меня стыдиться.

– Нет, – сказал я.

– Самое смешное, что за сорок лет я перетрахал уйму баб и ни разу ничего не подцепил. Ничего. Даже когда служил на флоте, а уж там к демобилизации почти все наполовину состоят из пенициллина. Но, видно, как веревочке ни виться, и если уж я что-то подхватил, то не какую-нибудь мелочь. А все из-за вашей братии.

Я прикусил губу. Знакомая песня: натурал винит гомосексуалистов в том, что они – источник болезни и разносчики вируса. По опыту я знал, что спорить бесполезно. Человек не видит дальше своего страдания. А почему он, собственно, должен что-то видеть?

– Чем вы занимались в театре? – Я постарался сменить тему.

– Я хореограф. – Больной усмехнулся. – Знаю, что вы подумали – на весь Нью-Йорк единственный хореограф-натурал, да? Но это правда. Я работал со всеми великими творцами – композитором Ричардом Роджерсом, драматургом Стивен Сондхаймом, режиссером Бобом Фоссом. Недавно Боб меня навестил, только он, больше никто. Мило с его стороны. Другие не удосужились. Все эти юные красотки. За рольку в кордебалете они были готовы на что угодно, и я им охотно потакал. Не подумайте, что я отбирал танцовщиц через постель. В том не было нужды. Сейчас это трудно представить, но когда-то я был чертовски хорош собой. Девицы висли гроздьями. Только выбирай. И где они теперь? Боятся близко подойти. Или тоже думают, я умер. Сынки укокошили меня лучше СПИДа. По крайней мере, они это сделали быстро.

  126