97 
Не в силах сдвинуться с места, Мэй смотрела, как в любимом угасает жизнь. Князь тоже это видел. Внезапно отбросив кинжал, он рухнул рядом с телом Куна и в отчаянии прошептал:
— Не умирай, сынок! Мальчик мой, я не хотел! Вставай…
Мэй содрогнулась. Сейчас перед ней был не грозный Юйтан Янчу, а несчастный старик, терявший самое дорогое, что у него было.
Она всегда знала, что никакая телесная боль не может сравниться с душевной раной, а любви подвластно гораздо больше, чем ненависти, но князь понял это только сейчас.
Вернулись артельщики, заподозрившие, что в лагере происходит нечто необычное. Один за другим они выходили из леса. Юйтан обратил к ним полубезумный взор, в котором еще теплилась надежда, и протянул дрожащие руки:
— Я отдам все, что у меня есть, только спасите сына!
— Шестилистник, — уверенно произнес И-фу, — тот помог бы, но он отдал его своему брату.
— Если б я могла отыскать корень жизни! — прошептала Мэй.
Она стояла на коленях рядом с Куном и сжимала в руках его холодеющие пальцы.
Внезапно он открыл глаза и через силу промолвил:
— Женщине незачем искать корень жизни, потому что он — в ее сердце.
— Позовем шамана, — решил И-фу. — Если он не сумеет его излечить, тогда спасения нет.
Куна осторожно перенесли в хижину. Один из молодых искателей побежал в деревню за шаманом. Пытаясь остановить кровь, И-фу перевязал раны Куна.
Юйтану велели выйти наружу, и теперь он сидел под сосной, и слезы текли из-под ладоней, которыми он закрыл лицо. Словно кто-то другой, всегда живший в нем, но кого он никогда не знал, горевал над смертельной раной, которую он нанес не только сыну, но и себе самому.
Привели старого маньчжура. На нем была шаманская шапка — плотно обхватывающий голову медный обруч с торчащими вверх прутьями, на которых болтались кисти и бубенцы, а в руках он держал колотушку и деревянный бубен.
— Тот, кто наносил удары, не хотел убивать, — сказал шаман, осмотрев раненого и совершив все положенные обряды. — Или хотел, но не смог это сделать. Если пролитая кровь сможет восполниться, он будет жить.
Кун томился в странном сне между пробуждением и смертью ровно неделю, но когда он открыл глаза, Мэй сразу поняла, что он вернулся, вернулся к ней. Полная новых сил, она вышла к Юйтану, который все эти дни не покидал лагеря, и решительно произнесла:
— Кун очнулся, он будет жить, но вы должны уйти.
— Я хочу, чтобы вы пошли со мной.
— Мы останемся здесь.
— Я отпущу всех, кого приказал заточить в тюрьму. Скажу, что это была жестокая ошибка и злой наговор. И если Киан хочет, чтобы именно ты восседала рядом с ним как законная супруга, значит, так тому и быть.
Во взгляде Мэй появился вызов.
— Это условие?
— Это обещание, — смиренно промолвил Юйтан. — Оба мальчика будут моими внуками. Мне безразлично, кто из них Айсин, а кто Ан, — я не стану дознаваться до правды. Мне нужен сын, а через несколько лет провинции понадобится новый наместник. От хорошего князя может быть много пользы.
Мэй молчала, чувствуя, как в нем плачет душа, и уже зная, каким будет ее решение.
Сколько раз и она, и Кун преступали пороги разных миров, путающих, отталкивающих, манящих, в каждом из которых любовь казалась лишь крохотным островком в безбрежном океане, тогда как на самом деле ее нерушимые корни пронизывали всю их жизнь!
Спустя несколько дней они покинули лагерь. Кун был еще слаб, и воины Юйтана несли его на, носилках. Ветер смыкал и размыкал ветви деревьев, легкие пряди тумана, казалось, вырастали из земли и тянулись к бескрайнему небу с его тусклым высоким солнцем, и Куну казалось, будто он видит темную, обнаженную, бездонную душу леса.
Его охватывало сладкое тепло и покорная блаженная усталость. Он словно плыл на невесомом призрачном корабле в ту страну, какая являлась ему в заветных мечтах. Впервые в жизни Кун Синь, он же Киан Янчу, видел перед собой только одну дорогу.
Эпилог
Очертания гор четко вырисовывались на фоне чистого голубого неба. На земле, на траве и на стволах деревьев лежали золотистые пятна, яркие, словно новенькие монеты.
Весенние цветы выглядели хрупкими, будто тончайший фарфор, сочная молодая трава блестела, как шелк, а легкие облака напоминали мазки туши на картине искусного художника.
Киан Янчу начал день с посещения храма предков, где полагалось возжигать курения и совершать поклонения душам умерших родственников. Кроме того, в каждый праздник семья собиралась здесь, дабы совершить жертвоприношения и сообщить предкам о последних новостях.
97 
