11 
— Понимаю, — сказал Мазур. — Вы полагаете…
Полковник молча пожал плечами. С непроницаемым лицом добавил:
— Я не знаю повадок медведя… А как вы полагаете?
Мазур размышлял не особенно долго. Спору нет, иногда и американцы прибегают к совершенно идиотским способам. Как это было с попытками устранить Фиделя Кастро. Оказавшись не в состоянии подвести к Фиделю стрелка, и не питая ни малейшей надежды на военный переворот, янки наворотили кучу глупостей: то пытались подсунуть отравленный гидрокостюм, то собирались начинить взрывчаткой раковину на пляже, где Фидель обычно купался, то смазать микрофоны радиостанции каким-то зельем, от которого у Фиделя выпали бы и волосы, и его знаменитая борода. Их высокомудрые психологи, видите ли, считали, что лысый и безбородый Фидель моментально потеряет уважение сограждан. Однако это частности, а в общем и целом…
— Вот американцев я как раз неплохо знаю, — сказал Мазур. — Приходилось тесно общаться, и не раз. Для них это тоже было бы вопиющим непрофессионализмом. Уж что-что, а хорошую снайперскую винтовку и неплохого стрелка они могли бы найти. И бомбы умеют подсовывать. Лично я американского следа здесь не усматривал бы. Для них чересчур уж непрофессионально… — Ему пришел в голову закономерный вопрос: — Вот, кстати, а у вас есть то, что можно назвать проамериканской группировкой? Среди людей… способных влиять на события? В таких случаях ведь мало устранить одного. Нужно еще иметь силу, которая сможет воспользоваться ситуацией…
Мтанга прищурился:
— Подобная информация числится по разряду государственных тайн… и вряд ли только у нас.
— Простите, — сказал Мазур, выругав себя за язык без костей. — Я вовсе не собирался…
— Да что уж там, — одними губами усмехнулся полковник. — Мы с вами в одной упряжке, нам обоим не нужны тут американцы… Никакой проамериканской группировки нет. Профранцузская, как легко догадаться, мощная. Но американцы… Я, конечно, не могу ручаться за полную лояльность всех. Сами знаете, наверно, как это бывает: нет ни группировки, ни широкого заговора, но вполне может оказаться, что кто-то из влиятельных персон давно и втихомолку мечтает стать новым Наполеоном. В мозги не заглянешь, — он жестко усмехнулся. — А если и заглянешь, не увидишь ничего, кроме мозгов. Вот это опаснее всего: влиятельный честолюбец, до поры до времени остающийся за пределами внимания тайной полиции… И не всегда его удается найти вовремя… Вам приходилось сталкиваться?
— Бывало, — сказал Мазур. В первую очередь он вспомнил генерала Хасана, которого до последнего момента никто не принимал всерьез: тихая, бесцветная мышка… Да и сам Папа в свое время широкого заговора не плел, хватило узкого круга сообщников, в основном из тех, кто по здешним меркам считался родней. Правда, о последнем примере заикаться не стоит из дипломатических соображений. Да и Хасан, через пару лет благополучно пристукнутый столь же коварным конкурентом, — уже чуть ли не древняя история…
— Нет, — сказал он решительно. — Это никак не похоже на американцев… вообще на серьезную разведслужбу. Дурацкое любительство. Правда, это и на фанатика-одиночку не похоже. Каждый случай в отдельности еще можно списать на одиночку. Но пять покушений за два месяца… Плохо верится. Мне говорили, у вас несколько лет было спокойно. И вдруг посыпались…
— Вы полагаете, Мукузели? — небрежно обронил полковник.
— Вот тут я ничего не полагаю, — сказал Мазур. — Здесь вам виднее. Мне о нем, конечно, кое-что рассказывали, но я бы не взялся судить…
Далеко не во всех африканских странах сыщутся засевшие в глуши сепаратисты или какой-нибудь Национальный фронт. Здесь ничего подобного нет. Однако не найти на Черном континенте страны, где не было бы окопавшихся в эмиграции оппозиционеров: политическая жизнь такова, что порождает их прямо-таки автоматически. Другое дело, что в разных уголках и оппозиция разная: где-то она собой представляет нешуточную угрозу и серьезную головную боль, где-то проходит по разряду опереточных комиков.
Как это имеет место быть в данном конкретном случае. Доктор Меджа Мукузели (не врач, а именно что доктор каких-то там гуманитарных наук), подобно большинству здешних ученых интеллигентов, образование получил во Франции. Научная карьера в Европе у него как-то не задалась (злые языки твердили, что все дело в невысоких, мягко говоря, к тому способностях), и потому он, вернувшись на родину, занялся политикой. Довольно быстро попал в парламент от своего родного округа, где добрая половина избирателей считалась его дальней родней (да и землячество здесь — великая сила, что далеко ходить — Мтанга Папе не родственник, но как раз земляк). Как-то так вышло, что видного положения доктор не занял, но говоруном оказался первостатейным и при отсутствии каких бы то ни было реальных свершений стал считаться одним из народных заступников. Зная об этакой своей репутации, он в конце концов стал лютым оппозиционером (как уточняли те же злые языки, исключительно оттого, что власть как раз его, в отличие от некоторых других, так и не стала втихомолку покупать). Речи толкал, на трибуне блистал, громил и обличал: неподкупный трибун, бессребреник, друг народа…
11 
