очень нудно 
49 
Обширный актовый зал украшен гирляндами свежих цветов и розетками колеров национального флага. Сотни две учениц, разбитых, разумеется, по классам, стояли прямо-таки шпалерами, в строгом порядке, как гвардейский полк на смотру. Понятное дело, все, от самых маленьких до выпускниц, в форме лицея святой Женевьевы: клетчатые юбки на манер шотландских, синие жакеты с золоченым овальным знаком на левом лацкане, белые блузочки, голубые галстуки в серую полоску, белые гольфы, черные туфли старомодного фасона. Причем юбки той же длины, что была введена при открытии лицея французами в пятьдесят втором, прикрывают коленки, а жакеты, упаси боже, не в обтяжку, чуточку мешковатые. Классные дамы, стоявшие на левом фланге с видом ротных командиров, обмундированы почти так же: только юбки черные, галстуки не в серую полоску, а в золотистую, да медальоны помещаются не на лацканах, а на маленьких черных шапочках. Точно так же одеты дамы-преподавательницы (ни одного мужчины, согласно строгим традициям лицея!), стоявшие шеренгой слева от невысокой сцены (разве что среди них там и сям вкраплены монахини в черно-белых одеяниях и белых чепцах — заведение не церковное, светское, но монахинь среди училок примерно четверть).
Правда, некоторые веяния новых времен все же налицо: среди учениц белых и черных лиц примерно половина на половину (а в колониальные времена, чтобы сюда попасть, черная девочка должны была принадлежать к особо уж знатной семье). Примерно то же соотношение среди учительниц и классных дам да и монахинь-негритянок хватает.
Французы в свое время неплохо постарались для себя, родимых — до сих пор школа считается чуть ли не тем, что Оксфорд в Англии или Гарвард в Штатах, очень многие из здешней элиты, и черной, и белой, до сих пор отправляют дочерей сюда, а не в Европу, да и иностранок хватает. Одним словом, здешняя девушка из хорошего общества, не закончившая сей лицей, по неписаной табели о рангах стоит на ступенечку ниже, пусть даже обучалась в какой-нибудь весьма респектабельной европейской школе (кстати, и Принцесса отсюда выпорхнула, и Таня Акинфиева).
Соответственно, и Папа со свитой десятка в два человек, как тонкий политик, в полной мере откликнулся на требования текущего момента — он красовался не в обычной своей павлиньей униформе, а в белом смокинге с розеткой Почетного легиона в петлице и пересекавшей белоснежную манишку оранжевой с черно-зеленой каймой лентой высшего ордена республики. Можно сказать, запросто, без чинов. Пара-тройка ближних генералов, конечно, присутствовала, какое же в Африке торжество без генералов — но и они поголовно во фраках. А остальные люди изначально штатские — министр просвещения, местный архиепископ, несколько высокопоставленных чиновников, деятели культуры. Папа, ясное дело, лично отбирал сопровождающих. Даже полковник Мтанга, время от времени бесшумной кошачьей походочкой менявший дислокацию, тоже оказался в смокинге.
Ну и, разумеется, многочисленные охранники, расставленные по периметру зала — а порой тоже тихими шажками перемещавшиеся на новое место — согласно историческим указаниям Папы внешностью вполне соответствовали: ни единой фигуры в камуфляже, ни одного автомата на виду, сплошь белые костюмы и галстуки. Автоматы у некоторых, конечно, найдутся — но исключительно израильские и западногерманские коротышки, подвешенные под мышкой так, что никому не видны.
Мазур, как ему и отвели место по диспозиции, располагался на правом фланге, у самой сцены, экипированный всего-навсего пистолетом. В его задачу входило держать не столько благородных девиц (напротив него расположились младшие классы, старшие стояли слева) столько трех ближайших охранников. И был уверен, что немало телохранителей получили тот же приказ — приглядывать в первую очередь друг за другом…
Папа продолжал речь, повествуя о новом учебном корпусе, который ему предстояло вскоре торжественно открыть в дополнение к историческому зданию, ничуть не обветшавшему, но все же ставшему тесноватым. Мазур, конечно, не понимал ни слова, но, даже не владея французским, нетрудно сообразить, что Отец Нации молвит совсем иначе, чем, скажем, на открытии бассейна или нового моста: никакого митингового надрыва, никаких шуточек и вкрапления местных простонародных оборотов. Папа говорил негромко, без малейшей жестикуляции, проникновенно и гладко, словно читал лекцию по философии — все же он, надо отдать ему должное, отличный оратор, прекрасно знающий, что к разной аудитории нужен разный подход. А вот генерал Кивунгу в свое время так легко расстался с президентским креслом помимо своей воли, что в дополнение к прочим недостаткам оказался еще и сквернейшим оратором, а в Африке этого не любят…
49 
