42 
– Ты все еще считаешь меня прекрасной?
– Очень. А ты себя таковой не считаешь?
– Ты не…
Она осеклась и отвела глаза.
– Занимался с тобой любовью?
Она содрогнулась.
– Тебе необязательно объяснять.
– Не хочу, чтобы ты думала, будто я ожидал этого из-за того, что случилось в Талсе.
– Я стыжусь того, что произошло.
Он шагнул к ней, положил руки на плечи, вынуждая себя не сводить глаз с ее лица, а не любоваться прелестями женственных форм.
– Ты отвечала мне как страстная, чувственная женщина. Тебе нечего стыдиться и не за что извиняться.
Она с трудом сглотнула и едва слышно ответила:
– Я думала, моя агрессия внушает тебе отвращение.
Вот тут он не выдержал и рассмеялся искренним, тихим, раскатистым смехом, отдавшимся в ее ухе, когда он прижал ее щеку к своей груди.
– Вот уж нет, любовь моя, вот уж нет, – серьезно шепнул он, отстраняя ее. – Ты закончила?
Она слегка задыхалась после столь крепких объятий. Было нечто греховно-возбуждавшее в том, что она голая, а он полностью одет! Соприкосновение кожи с шершавой тканью воспламенило крохотные искорки желания по всему телу.
– Я… каждый вечер втираю в живот лосьон, – пояснила она, втайне желая, чтобы сердце немного успокоилось. – Вроде он препятствует возникновению растяжек.
– Ложись на кровать. Я сам вотру тебе лосьон.
Через несколько минут он лег рядом в одних плавках и с бутылкой лосьона в руке. Она не посчитала нужным надеть ночную сорочку, поскольку лосьон оставит пятна. Сейчас только мягкий янтарный свет ночника окутывал ее. Она удивлялась собственной нескромности, но не слишком. Излишняя застенчивость сейчас казалась глупой.
– Я говорила, что мне нравятся твои волосы? – спросила она, когда он щедро налил лосьон в пригоршню и стал втирать в туго натянутую зудящую кожу живота.
– Седые волосы? У тебя пристрастие к старикам?
– Ты не старик! Когда они начали седеть?
– Лет в двадцать пять. Как у отца. К пятидесяти годам его волосы были совершенно белыми.
Его руки творили настоящее волшебство массажа. И надавливали ровно настолько, что усталость и сварливость куда-то исчезли под его успокаивающими прикосновениями. Ее веки отяжелели, и она почти заснула, когда он объявил:
– Все!
– Ты не натер мне груди! – выпалила она и широко раскрыла глаза, поняв смысл собственных слов. Дик с любопытством уставился на нее.
– Неважно, – поспешно заверила она. – Я могу пропустить один вечер.
Она попыталась натянуть на себя одеяло, но он поймал ее руки.
– Ты втираешь лосьон в груди?
Она прикусила губу, хотя понятия не имела, какие муки желания доставила Дику своими неосторожными словами.
– На груди тоже могут появиться растяжки.
– Мы не можем этого допустить – решил он, плотоядно улыбаясь, и, налив в пригоршню еще лосьона, растер между ладонями.
Он растирал обе груди одновременно, а Лейни закрыла глаза и затаила дыхание, изнемогая под сладкой тяжестью восхитительных ощущений.
Его руки были теплыми и скользкими от лосьона. Ее груди наполнили его ладони. Он поднимал их, сжимал, взвешивал, увлажнял кожу. Сильные тонкие пальцы выдавливали неглубокие ямки в сливочно-белой плоти.
– Жаль, что не поручила мне эту работу с самого начала, – выдохнул он. Темно-розовые кончики ее грудей живо отвечали на его ласки. Забыв о первоначальной цели, он стал легонько пощипывать ее соски, пока они не затвердели. Когда она прохрипела что-то, напоминающее его имя, он стал прикусывать соски губами.
Лейни судорожно выгнулась и жадно запустила пальцы в его волосы. Он стал сосать и обводить языком сосок, пока она не начала извиваться под ним. Руки сами собой поднялись и стали вновь знакомиться с тугими мышцами его спины, жесткой канавкой позвоночника, углублением на талии и тугой упругостью ягодиц.
– О боже, Лейни! Я снова хочу тебя, – простонал он, целуя ее груди. – Помнишь, каково это, когда мы вместе? Когда я вхожу в тебя?
– Да-да, – выдохнула она.
Помнила слишком хорошо, и тело тоже помнило. Жаждало, чтобы он снова ее наполнил.
Его рука скользнула вниз по ее бедру, по шелковистой внутренней стороне. Палец очертил мягкий треугольник и с бесконечной интимностью коснулся ее.
– Я целовал тебя там. Помнишь? И здесь.
– О да, – вздохнула она и, повернувшись на бок, вжалась бедрами в твердый бугор его мужественности.
42 
