18 
– Я… я… я приняла вас за другого, – с трудом выдавила она.
– Это радует. – Он старался говорить спокойно и равнодушно. – Возможно, я бываю раздражителен. Но не настолько страшен, чтобы заслужить удар лампой по голове.
– Простите меня.
– По правде сказать, я никогда раньше не сталкивался с такой реакцией со стороны женщины.
Он заметил на ее лице слабый намек на улыбку, и это его воодушевило. Видимо, придется завоевать доверие пугливого оленя на лесной поляне.
– Конечно, я и не думаю, что сталкивались. – Она покраснела.
Ну вот, только этого не хватало. Уж лучше бы снова соврала. Он должен был догадаться об опасности. Домработница считает его привлекательным. И хорошим парнем. Теперь она явно не умрет от страха. Джефферсон приказал себе встать и уйти, но добрый дурак, сидевший внутри, не позволял этого сделать.
– Кто он? Кто, черт возьми, так вас напугал?
Он понимал, что говорит совершенно неприемлемым тоном, но не мог сдержать ярости на человека, за которого его приняла Брук. Она сжалась, будто чувствовала себя виноватой в том, что так напугана и допустила столь непростительную слабость.
– Мне просто приснился страшный сон, – глухо пробормотала она.
И снова соврала. Это не просто страшный сон. «Ну да ладно. Оставим до лучших времен». К тому же, это явно не его ума дело. Пора выбираться из этой ситуации.
Но хороший парень не мог просто взять и уйти. Хороший парень усердно искал слова, чтобы ее успокоить. Вот только страшно эгоцентричный парень слишком долго занимался исключительно своими делами, да так ни одного и не нашел. Бизнес-аналитик уже давно считал чувствительность недопустимой слабостью. Хороший парень не мог не заметить, что она вся дрожит, а между пальцами, которыми она закрывала лицо, до сих пор блестят слезы. Плохой парень тяжело вздохнул и, сам того не желая, подчинился хорошему парню. Здесь не место для цифр. Для слов. Для уравнений. Для анализа.
И Джефферсон Стоун сделал то, что сделала его бабушка, когда у нее на пороге появился испуганный, убитый горем сирота.
– Как вы себя чувствуете?
– Нормально.
И снова неправда. Ее голос дрожал, будто она держала в руках отбойный молоток. Брук сердито смахнула предательские слезы.
Какой-то инстинкт, или воспоминание о маленьком мальчике, которым он когда-то был, какое-то врожденное понимание, что такое доброта и что от него требуется, заставил Джефферсона приподнять ее и посадить к себе на колени. Ее сомнения и слабая попытка сопротивляться продлились не больше секунды. Потом она уткнулась ему в грудь, щекоча подбородок кудряшками, и он почувствовал, как намокает от ее слез рубашка.
– Все хорошо, – успокаивал он. Его голос, не привыкший к таким нежным интонациям, звучал хрипло. – Все хорошо, милая. Вам ничего не угрожает.
Милая? Отчаянное желание помочь ей довело Джефферсона до безумия. О чем он думал, говоря милая? Но почему-то не хотелось называть ее Брук, делая вид, что он верит явной лжи по поводу имени. Да и физический контакт с домработницей, уже не первый за день, лишь усиливал ощущение безумия. В данный момент его это не пугало. Несмотря на нежные изгибы ее фигуры и тепло прижимавшегося к нему тела, несмотря на то, что она солгала, он не думал о том, что перед ним красивая женщина. Видел в ней испуганного ребенка, каким когда-то был сам. Он чувствовал, что нужно успокоить ее, как когда-то сделала бабушка. Поэтому он гладил ее по голове и ласковым голосом, в котором с трудом узнавал свой собственный, снова и снова повторял, что все хорошо и она в безопасности. Он чувствовал, как ее напряжение спадает, мышцы расслабляются, дыхание выравнивается, лихорадочное биение сердца замедляется. И наконец, она, должно быть, успокоилась, потому что тихим неуверенным голосом произнесла:
– Вот вы сказали, что из меня никудышная лгунья.
– М-м-м?
– Меня зовут не Брук.
Джефферсон ждал.
Она вздохнула, будто взвешивая, насколько разумны последующие действия.
– Меня зовут Анжелика. Энжи.
Он продолжал молчать, ожидая, станет ли она говорить дальше, захочет ли объяснить, зачем ей понадобилось обманывать, но она молчала. Теперь он чувствовал, что она совсем успокоилась, потом начала тихонько посапывать ему в грудь. Волосы упали на лицо, а когда Джефферсон убрал их, увидел, что она спит. Он еще долго сидел, не двигаясь, чтобы не разбудить ее, пока онемевшая рука не упала вниз. Тогда он осторожно приподнял Энжи и положил на кровать. Она даже не проснулась. Он накрыл ее одеялом и еще немного постоял, глядя на нее.
18 
