30 
— Одран Йейтс, ты, что ли? — окликнули меня, и от неожиданности я чуть не угодил под машину.
— Я самый. — Я подъехал к тротуару, притворившись, что лишь сейчас заметил соседку, хоть от смущения лицо мое горело. Я отер лоб — дескать, нынче жарко, вот и взопрел. — Как оно ничего?
— Лучше некуда. — Кэтрин улыбнулась и заученным жестом откинула волосы с лица. Потом из сумки достала свое неизменное лакомство и протянула мне, точно дрессированной собачке, заслужившей награду: — Хочешь леденец?
Я замешкался, покусывая губу. Легкая соблазнительная улыбка Кэтрин, ее чуть высунутый дразнящий язычок напомнили о Еве, в Эдемском саду угостившей Адама яблоком, но вопрос «брать или не брать» не стоял. Желудок мой скукожился, словно я летел с «американских горок», а шевеление в штанах грозило выставить меня на посмешище. Я взял леденец и сунул его в рот, как лейтенант Коджак[17].
— Ходила в кино? — спросил я. Мы шли по улице, левой рукой я катил велосипед. Я где-то вычитал, что женщина должна идти дальше от дороги: если вдруг какая-нибудь машина вылетит на тротуар, ценой своей жизни кавалер спасет даму от гибели.
— Ага, — сказала Кэтрин. — Жалко, здесь только один зал. В Лондоне во многих кинотеатрах не меньше трех залов.
— Значит, ты из Лондона приехала?
— Да. Бывал там?
— Я нигде не бывал. Один раз поехал на Северный берег и вляпался в неприятность.
— На Северный берег? — Кэтрин сморщила носик, а выговор ее напомнил мне Антею Редферн из телевизионного шоу «Игра поколений». — В смысле, на ту сторону Лиффи?
— Точно, — кивнул я.
— Ну и как там?
— Особой разницы нет, — сказал я. — Только там бедные, а здесь богатые. Тут автобусы с четными номерами, там — с нечетными.
— Здесь богатые? — удивилась Кэтрин. — То есть ты богатый?
— По сравнению с теми, да.
— А чем занимается твой отец?
— Ничем. Он умер. Утонул на пляже Карраклоу, когда мне было девять.
— Где это?
— В Уэксфорде.
Кэтрин замолчала, и мне очень понравилось, что она не стала выражать соболезнование. Она ведь не знала моего отца; она и меня толком не знала.
— Он оставил тебе состояние? — спросила Кэтрин.
— Нет, но он был застрахован. Мама работает в магазине.
— В каком?
— Клери на О’Коннел-стрит.
— О, я была там, — сказала Кэтрин. — Чудесные шляпы. Только дорогие. А что она делает?
— Не знаю, как-то не спрашивал. До замужества работала в «Аэр Лингус», но после папиной смерти ей сказали, что она слишком старая для стюардессы.
Мы шли молча, и я пытался придумать, что бы такое сказать. Кроме Ханны, у меня не было знакомых девчонок, и я понятия не имел, о чем с ними говорить. В моей школе Святого де ла Салля девочки не учились. Кэтрин, похоже, молчание не тяготило, она что-то мурлыкала себе под нос, а вот мне было неловко.
— Фильм-то хороший? — наконец спросил я.
— Какой фильм?
— «Крестный отец».
— Да, ужасно хороший, — закивала Кэтрин. — Правда, страшно жестокий. Про итало-американскую семью гангстеров, которые воюют с другими гангстерами, там беспрестанно стреляют, но все мужики жуткие красавцы.
— Вон как? Ну не знаю. — Почему-то мне хотелось выглядеть скептичным.
— Там играет Джеймс Каан. Знаешь его?
— Нет, — признался я.
— Ой, он просто классный. Такой, короче, неотразимый негодяй. А его младшего брата я бы так и съела. Не помню, как его зовут. Кстати, парням тоже есть на кого посмотреть. Например, Дайан Китон. Знаешь ее?
— Ни с кем из кинозвезд я не знаком, поскольку вращаюсь в иных кругах, — улыбнулся я, пытаясь сострить. Кэтрин задумалась, а потом рассмеялась, запрокинув голову.
— Я поняла, — сказала она, и на секунду показалось, что я разговариваю с принцессой Анной. — Ужасно смешно. А ты забавный.
Я нахмурился, еще не зная, как отнестись к такой характеристике.
— Там есть сицилийская сцена? — спросил я.
— Есть. А почему ты спросил?
— Что-то я про нее слышал.
— Наверное, это эпизод, когда Майкл женится на смазливой сицилийской дурехе и та прям перед камерой раздевается. Обнажает грудь, — серьезным тоном сказала Кэтрин и расхохоталась. — Удивительно, как здешняя цензура это пропустила. Мужики в зале вопили и улюлюкали, грязные скоты. Можно подумать, никогда сисек не видели.
— Понятно. — Я прятал глаза, жалея, что затеял этот разговор.
30 
