очень нудно 
32 
Совсем не безразлично мне стало в четверг через две недели, когда мама работала во вторую смену, длившуюся с полудня до девяти вечера. В нашем саду Кэтрин раскинулась в шезлонге: голые ноги с ярко-красными ногтями, запрокинутое лицо, молившее солнце о капельке загара, неизменный леденец во рту. Я был одет впечатляюще: джинсы из универмага на Талбот-стрит, унесшие почти все содержимое копилки, и футболка с «битлами», поскольку Кэтрин уже поведала, что в двадцать один год выйдет за Джорджа Харрисона — «самого красивого мужчину на свете, да еще тонкой души человека, хотя при такой-то внешности это совсем не важно».
— Тебе никогда не хотелось жить в теплом климате? — спросила она. — Я думала, в Лондоне паршиво, но здесь еще хуже. Хорошо бы жить в Испании.
— Ты осторожнее с этими испанцами, — предостерег я. — Шэрон Фарр — наглядный пример.
— Кто это?
Я поведал ей всю историю, не краснея и не пугаясь дерзких слов. Две последние недели я очень старался выглядеть старше, чем себя ощущал.
— Вот шалава, — выслушав меня, сказала Кэтрин. — Наверняка мужик был роскошный. Они все такие.
— Кто?
— Испанцы. Мигели, Хуаны и прочие. — Кэтрин помолчала и добавила, медленно перекатывая слоги: — Иг-на-сио.
— Меня это не колышет. — Я вновь решительно подчеркнул свою гетеросексуальность. То же самое я сказал о Джордже Харрисоне, хотя даже я, абсолютно равнодушный к мужской красоте, был вынужден признать, что в лице его есть нечто, свидетельствующее о благосклонности Творца.
— Нет, ты и вправду забавный, Одран, — покачала головой Кэтрин. — Ну, чем займемся? Так и будем весь день сидеть или чего-нибудь учудим?
— А чего тебе хочется? — спросил я. — Можно включить телик, только смотреть особо нечего. Кажется, сейчас идут «Салливаны»[19] — такая нудятина, хоть вешайся. Или могу соорудить сэндвич с джемом.
— Сэндвич с джемом? — Кэтрин потянулась, сняла ненужные солнечные очки и закинула руки за голову. — Да уж, Одран Йейтс, ты знаешь путь к девичьему сердцу. Сэндвич с джемом! Мать-то ведает о твоих грязных помыслах?
Не сдержавшись, я рассмеялся:
— Ну не знаю, что еще тебе предложить. — Я был так наивен, что и на самом деле не знал.
— А я тебе подскажу. — Кэтрин смотрела мне в глаза.
— Давай.
— Покажи мне свою комнату. Я еще не видела.
Я нервно сглотнул, припоминая, в каком виде моя спальня. Носки на полу. Трусы. Плавки, повешенные сушиться. На них буква «К» — что-то вроде дизайнерской метки, но все ребята говорили, это означает «коротыш». Давно хотел их выкинуть.
— Вообще-то у меня там беспорядок… — сказал я.
— Так давай превратим его в кавардак. — Кэтрин встала, прошла в кухню и оглянулась. — Ты идешь или мне одной осматривать твою комнату? Страшно подумать, что я могу там найти.
Я кинулся следом, сердце мое так бухало, что, казалось, вот-вот выскочит наружу, а Кэтрин об него споткнется и растянется на полу. Я нагнал ее уже наверху — она без труда отыскала нужную дверь, где под обрамленной картинкой из комиксов была табличка «Комната Одрана», и вошла внутрь.
— Так. — Кэтрин неспешно огляделась. — Вот, значит, твое лежбище, где… — она перешла на шепот, — все… и… происходит.
— Ага. — Я подхватил шмотки, валявшиеся на полу, столе и кровати, и запихнул их в шкаф.
— У тебя много книг.
— Я люблю читать.
— Гляди-ка, скрипка. Ты не говорил. Почему?
— Мама считает, мое исполнение напоминает вопли кошек, которых топят.
— Сыграешь для меня?
— Нет.
— Ладно, никто не заставляет. А это что?
На стене висел плакат с изображением огромного оранжевого пса, вывесившего непомерно длинный красный язык.
— Плуто.
— Ну да, так я и думала. Похоже, ты загадочная личность, Одран. — Кэтрин подошла ко мне вплотную, но я не отступил.
— Правда?
— Ты когда-нибудь целовался с девушкой?
Я помотал головой.
— А хочешь?
Я кивнул.
— Ну так давай.
Я и дал.
— Ты не умеешь целоваться, — сказала Кэтрин.
— Неужели.
— Попробуй вот так.
Я попробовал.
— Уже лучше. Может, приляжем?
Она улеглась на мою односпальную кровать, я пристроился рядом; вопреки вздымавшемуся возбуждению я нервничал и трусил, не вполне понимая, что от меня требуется.
— Чего тебя заклинило на Уолте Диснее? — между поцелуями спросила Кэтрин.
32 
