46 
Через пару минут свет в ее комнате погас.
Облокотившись на подоконник, Доусон продолжал наблюдать за домом Амелии. Теплый и влажный ветер с моря врывался в его комнату сквозь открытое окно, лаская его обнаженный торс, словно мягкие женские губы. Ощущение было настолько похожим, что Доусон негромко застонал и, наклонив голову, уткнулся лбом в согнутую руку. Мысленно он проклинал себя за глупость и нерешительность. Напрасно, думал Доусон, он не поддался своему спонтанному желанию позвонить Хедли и послать его куда подальше вместе с Джереми Вессоном и его родителями, кем бы они ни были. Теперь, пожалуй, было уже поздно. Одного взгляда на Амелию оказалось достаточно, чтобы его уныние и хандра превратились в азарт, а равнодушие сменилось острым любопытством. Теперь ему хотелось узнать о ней все, что только возможно.
Нет, не так. Не все. Подробности ее отношений с бывшим мужем его не интересовали. Каждый раз, когда Доусон представлял Амелию в постели с Вессоном — или с любым другим мужчиной, которые, возможно, были в ее жизни, — ему хотелось что-нибудь разбить или сломать. Правда, Хедли хотел, чтобы Доусон выяснил все подробности именно о жизни Джереми Вессона — разобрал ее, что называется, по косточкам. А самые важные, поворотные годы в жизни Вессона, несомненно, пришлись на период после свадьбы. Следовательно, хочет Доусон того или нет, ему придется выяснить, какую роль сыграла Амелия в истории, которая приключилась с ее мужем.
В последний раз окинув коттедж Амелии внимательным взглядом, Доусон вытянулся на кровати. Он лежал на спине, подложив руки под голову, и смотрел в потолок. Таблетки, которые он принял, по обыкновению запив «кентуккийской амброзией», начинали действовать. В голове приятно шумело. Сонливость накатывала теплой волной. Доусон позволил себе надеяться, что хотя бы сегодня он впервые за несколько недель уснет без сновидений. Без кошмаров. «Господи, пожалуйста, пусть так и будет!»
Закрыв глаза, он усилием воли отогнал от себя те страшные картины, которые преследовали его и днем, и особенно ночью, и попытался представить себе лицо Амелии. После того как он увидел вблизи ее глаза, сделать это оказалось намного проще. Теперь Доусон твердо знал, что они у нее — глубокого синего цвета, словно море в погожий солнечный день. Еще он выяснил, что привычка заправлять за ухо выбившийся из прически локон является чисто механической, как ему и показалось с самого начала, и не имеет никакого отношения к ее эмоциональному состоянию. Кроме того, Доусон заметил, что в задумчивости Амелия частенько прикусывает нижнюю губу, которая даже на вид казалась теплой и мягкой.
Все эти размышления неожиданно вызвали у него совершенно естественную физиологическую реакцию.
На протяжении почти целого месяца Доусон отвратительно спал по ночам, а днем оставался напряженным, как сжатая пружина. Ночные кошмары и воспоминания о войне, которые посещали его и днем, основательно расшатали его нервную систему. Возможно, физическое влечение, которое он сейчас испытывал, было лишь проявлением подспудного стремления избавиться от напряжения, получить свою долю утешения и ласки. Для Доусона, как для всякого нормального мужчины-гетеросексуала, источником удовлетворения и наслаждения могло служить женское тело. Он вполне отдавал себе отчет, что таким способом его болезнь не излечишь, но временно справиться с ее симптомами было вполне реально.
Но если ему нужно просто сбросить напряжение, сгодится любая женщина, лишь бы она была не слишком безобразной. У всех женщин одинаково мягкие груди, у всех женщин между ногами одно и то же — так разве нельзя обрести забытье с кем угодно? Женские руки умеют творить волшебство, женские губы способны притупить боль и утешить. Так не все ли равно, с кем он ляжет в постель, чтобы утром попрощаться навсегда?
Раньше Доусон думал именно так. Всю свою взрослую жизнь он твердо верил, что одна женщина ничем не отличается от другой. У него было много беспорядочных половых связей: одни длились несколько месяцев, другие — несколько часов. Однако во всех случаях Доусон получал то, что хотел, а добившись своего, двигался дальше и никогда не оглядывался назад.
Никаких угрызений совести он никогда не испытывал.
Но сейчас все было иначе, хотя Доусон и не знал почему. Может быть, потому, что Амелия Нулан была совершенно не похожа на других женщин? Чувства, которые он испытывал к ней, тоже были другими. Да, он желал ее как женщину, отрицать это было бы глупо, вот только эту жажду было не так-то просто утолить. Каким-то непостижимым образом всего за несколько часов неприступная Амелия стала для него единственной желанной женщиной на свете. Это была настоящая пытка.
46 
