ДЖИНО. 1947

— Все получил, Сантанджело? — спросил его тюремный охранник.

Да. Он получил все.

— Ну, тогда попрощаемся.

Да. Попрощаемся. Семь лет в тюремной камере за преступление, которого не совершал, — этот срок любому не покажется маленьким. Семь долгих лет, полных монотонной скуки, отвратительной пищи, отсутствия женщин, восстаний заключенных, садизма охраны. И никакой возможности делать то, что хочешь.

Коснувшись пальцами шрама на щеке, Джино шагнул к тюремным воротам.

Старший надзиратель был последним сукиным сыном. Он прекрасно знал, что пресса будет рыскать вокруг здания тюрьмы, подобно шакалам возле падали, и все-таки отказал Джино, когда тот обратился к нему с просьбой выпустить его на свободу тайком, ночью. Выродок.

Ничего. У него хватит сил самому справиться с этим. Тюрьма не сломала его. Здесь выживает сильнейший, а Джино оказался на самом верху.

Полной уверенности походкой он приближался к воротам. Однако внутри дрожал от ненависти, и больше всего на свете ему хотелось сейчас проломить кому-нибудь голову. Хотя бы этой долбаной ирландке, Маргарет О'Шонесси, с ее глупыми рыбьими глазами и писклявым детским голоском. Как же — главный свидетель обвинения в нашумевшем процессе. «СЫН УБИВАЕТ ОТЦА!» — кричали заголовки. Пресса признала его виновным еще до того, как тело Паоло успело остыть. И пронзительный голосок Маргарет: «Я слышала, как женщина выкрикнула: зачем ты это сделал, Джино?»

Бедная, полностью свихнувшаяся Вера. Когда полицейские закончили ее допрос, она, по сути, была окончательно убеждена в том, что это он, Джино, нажал на курок.

Немыслимо!

Правдой было то, что вызванные Майклом Флэннери полисмены действительно вломились в номер и обнаружили Джино стоящим над мертвым телом с орудием убийства в руке. Также соответствовало истине и то, что поначалу он не смог дать убедительных показаний по поводу того, что произошло. По какой-то дурацкой причине он попытался выгородить Веру. Однако в конце концов ему пришлось сказать правду. Но тогда уже никто, черт бы их всех побрал, ему не поверил! Никто! Он стал заклейменным преступником, убийцей задолго до суда. Что это за человек, у которого поднялась рука на собственного отца?

Адвокаты оказались кучкой жадных до его денег тупиц. Они намеревались защищать его за немыслимую цену, но даже они не хотели ему верить. А главное для Джино заключалось именно в том, чтобы ему поверили.

Все друзья немедленно о нем позабыли. — Дьюки исчезли где-то в дебрях Южной Америки, оставив своим юристам четкие инструкции разорвать все сделки с Джино Сантанджело. Их это полностью устраивало. Сам он, в свою очередь, приказал адвокатам выкупить долю Освальда Дьюка во всех их предприятиях. На это ушла вся наличность, да еще пришлось продать кое-что из активов, но это было сделано.

Судьи, политики, люди из света — все они исчезли из его жизни еще тогда, когда он в камере предварительного заключения ожидал начала суда.

Преданными оставались только старые друзья, славшие ему письма, старавшиеся по возможности облегчить условия заключения. Алдо… Энцо Боннатти… Вот они были ему верны.

И Пчелка. Она навещала его каждую неделю, не обращая ни малейшего внимания на сатаневших писак.

Самым истинным другом из всех был Коста Дзеннокотти. Он бросил свою практику преуспевающего юриста в Сан-Франциско и прилетел в Нью-Йорк вместе с женой, Дженнифер.

— Я сам поведу твое дело, — кратко заявил он.

— Эй, послушай, — начал протестовать Джино. Он был в состоянии оценить поступок друга, но что Косте известно о том, как строить защиту по делу об убийстве?

— Я справлюсь, — сказал Коста. — И, что еще важнее, я тебе верю.

Магические слова.

Если бы не красноречие Косты в зале суда, то неизвестно, чем бы все кончилось, вернее, каким бы стал приговор. В его же случае умышленное убийство переквалифицировали в убийство по неосторожности, за которое Джино получил десять лет.

Перед самой смертью Веры, последовавшей, совершенно логически, от алкогольного отравления, Коста умудрился получить от нее письменное и заверенное подписями свидетелей призвание. Оно опоздало на семь лет. Джино освободили, предложив ему какие-то жалкие крохи в качестве компенсации.

  148