45 
– В общем, думаю, все, – заключаю я в конце последнего рассказа. – Я, кажется, готова.
– Готова?
– Вылечилась.
– Да. – Доктор Сара задумчиво постукивает карандашом. – А это означает, что…
– Ну, вы и сами понимаете. Что у меня снова все в порядке. Я нормальная.
– Прогресс, разумеется, есть. Заметный, и я в восторге. Правда в восторге, Одри.
– Это не просто «заметный прогресс», – недовольно говорю я, – я снова в норме. Ну. Практически.
– М-м-м. – Доктор Сара выдерживает паузу вежливости, прежде чем возразить. – Ты еще не вернулась в школу, – отмечает она. – Ты еще ходишь в темных очках. Все еще принимаешь лекарства.
– Ладно, я же сказала «практически». – Во мне вспыхивает гнев. – Что вы такая мрачная?
– Одри, я просто хочу, чтобы ты реалистично посмотрела на вещи.
– Я смотрю!
– Помнишь, я тебе рисовала график? Зигзаг?
– Ну да, но он уже устарел, – говорю я. – У меня вот какой график.
Я встаю, иду к доске и провожу прямую, устремляющуюся вверх, к звездам.
– Вот я. Вниз больше не будет. Только вверх.
Доктор Сара вздыхает.
– Одри, мне очень хотелось бы, чтобы так и получилось. Но у абсолютного большинства людей, столкнувшихся с такой же ситуацией, как твоя, бывают регрессы. И ничего такого в этом нет. Это нормально.
– Так у меня уже бывали регрессы. – Я смотрю на нее с каменным лицом. – Я это уже проходила, ясно? Больше их не будет. Нет.
– Одри, я понимаю, что ты расстроилась…
– Я мыслю позитивно. Что тут плохого?
– Ничего. Но не переусердствуй. Не дави на себя. Есть риск, что от этого может произойти серьезный отскок назад.
– Все со мной нормально, – решительно повторяю я.
– Да, – кивает она. – Но в то же время ты хрупкая. Вообрази себе склеенное фарфоровое блюдо, когда клей еще не совсем застыл.
– Я – блюдо? – язвительно спрашиваю я, но она пропускает мои слова мимо ушей.
– Одри, несколько лет назад у меня была очень похожая на тебя пациентка, на той же стадии выздоровления. И она, вопреки моему совету, решила отправиться в европейский Диснейленд. – Доктор Сара кривит лицо. – Европейский Диснейленд, придумала тоже!
Меня от одной мысли о нем передергивает, но доктору Саре я в этом не признаюсь.
– И что? – не сдержавшись, спрашиваю я.
– Для нее это оказалось чересчур. Пришлось вернуться раньше, чем собиралась. И она решила, что у нее на самом деле ничего не получилось. Настроение стало еще хуже, чем когда-либо раньше, и весь прогресс пошел насмарку.
– Ну, я в Диснейленд не поеду, – говорю я, сложив на груди руки. – Так что.
– Хорошо. Я знаю, что ты девочка разумная. – Доктор Сара смотрит на меня, и у нее кривятся губы. – По крайней мере, характер к тебе вернулся. И в жизни все хорошо?
– И в жизни все хорошо.
– И Линус еще… – Она деликатно делает паузу.
– Линус, – киваю я, – все еще Линус. Он, кстати, привет передавал.
– О. – Доктор Сара как будто удивлена. – И ему тоже передай.
– Он говорит, что вы молодец.
– Ну, – отвечает она, – ему, наверное, то же самое можно сказать. Я бы хотела с этим Линусом познакомиться.
– Только на многое не рассчитывайте, – невозмутимо отвечаю я. – Он мой.
МОЕ БЕЗМЯТЕЖНОЕ ЛЮБЯЩЕЕ СЕМЕЙСТВО – РАСШИФРОВКА ФИЛЬМА
ИНТЕРЬЕР. РОУЗВУД-КЛОУЗ, 5. ДЕНЬ
ДАЛЬНИЙ ПЛАН: ЛИНУС с ФЕЛИКСОМ сидят в саду. Между ними стоит шахматная доска, они как будто играют.
Камера приближается, становятся слышны голоса. Феликс делает ход и победоносно смотрит на Линуса.
ФЕЛИКС:
Шахмата.
Линус ходит.
ЛИНУС:
Шахмата.
Феликс ходит.
ФЕЛИКС:
Шахмата.
Линус ходит.
ЛИНУС:
Шахмата.
Он серьезно смотрит на Феликса.
ЛИНУС:
Хорошую игру ты придумал, Феликс.
Феликс счастливо улыбается.
ФЕЛИКС:
Я знаю.
ЛИНУС:
Повтори, как она называется?
ФЕЛИКС:
Клетки.
Линус старается сохранять серьезное лицо.
ЛИНУС:
Точно, клетки. А почему мы не говорим «клетки», когда делаем ход?
Феликс смотрит на него с жалостью, как на дурачка.
ФЕЛИКС:
Потому что надо говорить «шахмата».
Линус смотрит в камеру.
45 
