35 
После Первого Контакта с представителями Флекке сичультианцы приступили к активной интеграции в галактическое сообщество. Все это время они с неизменным негодованием отрицали гнусные измышления о том, что богачи и облеченные властью особы могут относиться к таким приемным детям хуже, чем к родным. Да что вы, мы же все цивилизованные существа; разве не так ведут себя богачи и важные шишки у остальных видов? Полноте. это всего лишь метод символического взыскания долга, и прибегают к нему лишь по настоятельной необходимости, а не с намерением как-то ущемить права нижестоящих или тех, кто ничем особо и не провинился, но имел несчастье родиться в отягченной долгами семье.
Они указывали, что права и распорядок жизни Инталий определяется совокупностью тщательно продуманных и кропотливо имплементированных законодательных актов, в соответствии с которыми Инталиям не может быть причинен никакой вред со стороны тех, кому они фактически принадлежат, что Отмеченные, по сути, от рождения принадлежат к одному из привилегированных классов сичультианского мира, ведь они вырастают в атмосфере роскоши и неги, обращаются среди сливок высшего общества, посещают все сколько-нибудь значительные мероприятия и официальные встречи — и все это бесплатно, не облеченные повинностями или как-то еще обязанные работать на хозяина. Да большинство обычных людей не задумываясь променяли бы свою, с позволения сказать, свободу на такой образ жизни. Инталии облечены всеобщим уважением, их всячески превозносят, они практически — но не совсем — бесценны. К чему еще могли бы стремиться те, кто, повернись судьба иначе, выросли бы в глухой безнадежной бедности?
Как и большинство других галактических обществ сопоставимого уровня, сичультианцы ревностно охраняли свои исконные, сами-собой-разумеющиеся, обычаи и этические каноны от вмешательства метацивилизаций, которые превосходили их во всем, будучи старше, могущественнее и, как это молчаливо подразумевалось, просто мудрее, а потому наотрез отвергали все предожения как-то смягчить или иным образом модифицировать, если не отбросить, то, что, по их утверждениям, выступало одной из основополагающих черт сичультианской общественной структуры и даже неотъемлемым элементом культурной жизни.
Не все сичультианцы разделяли эту точку зрения, ведь всегда и в любом вопросе, а уж тем паче в идее Глубокой Татуировки, отыскивается оппозиция. Несколько невменяемых хулиганов и дегенератов, нарушителей общественного спокойствия, позволили себе зайти в критике господствующего политико-экономического строя так далеко, что подвергли сомнению саму необходимость частной собственности и неконтролируемого накопления капитала в руках определенных лиц. Впрочем, большинство сичультианцев согласились с практикой татуировок, а кое-кто даже гордился ею.
Другие виды и цивилизации сошлись во мнении, что Глубокая Татуировка — всего лишь маленький бзик, забавная причуда, пару-тройку которых всегда приносят с собой новые члены сообщества. Разумеется, причуда достаточно досадная, но были все основания ожидать, что, обустраиваясь на отведенном месте за пиршественным столом на галактическом банкете, сичультианцы понемногу сами придут к выводу о необходимости покончить с такой практикой.
Ледедже все еще отчетливо помнила, когда именно к ней явилась мысль, что отметины на ее теле — не предмет гордости, а, напротив, нечто постыдное. Ее пометили этими узорами не для того, чтобы она служила произведением искусства или объектом поклонения. Нет. На нее поставили печать движимого имущества, пояснявшую остальным, что она стоит ниже их. Она была чьей-то собственностью, бондовым обеспечением неведомого обязательства, трофеем, добычей, знаком родового позора и бесчестья. То было — вплоть до этой минуты — время самого глубокого, ошеломляющего и унизительного откровения в ее жизни.
Она впервые попыталась сбежать, когда в детском садике кто-то из товарищей по группе, кажется, чуть старше ее, не без удовольствия рассказал ей обо всем этом словами ясными и недвусмысленными. Впрочем, убежала она недалеко: ее поймали при попытке выбраться за пределы одного из нескольких дюжин маленьких защитных куполов, окружавших поместье. К тому времени она успела пройти едва ли километр.
Она кричала и плакала, обвиняла во всем мать, утаившую от нее правду о татуировках, потом забилась в постель и не вставала целыми днями, съежившись калачиком под одеялами. Она слышала, как мать плачет в соседней комнате, и это ее даже радовало. Потом, однако, она возненавидела себя за эту радость и заплакала вместе с мамой. Все закончилось примирительными обниманиями, но с тех пор ничто уже не было прежним. Ни они сами, ни все вокруг, ни отношения между Ледедже и остальными детишками, чьей низложенной королевой она все еще оставалась и чувствовала себя.
35 
