очень нудно 
47 
– Вот бульончику еще. Уж ты покушай, покушай, не побрезгуй. Ох, силы небесные, да рази ж можно в три дня на одного человека столько всякого валить… Никаких нервов не хватит! Кушай, Никитушка, вот кашки еще, не огорчай старуху…
– Спаси… апчхи!.. бо… Я же столько не съем!
– Али невкусно? – поразилась бабка.
– Наоборот… апчхи! Слишком вкусно, я оторваться не могу, а…а…апчхи! А в результате лопну!
– Будь здоров! Чтой-то не нравится мне, как ты чихаешь… Вот сейчас еще одну настоечку выпьешь, авось чих к обеду и пройдет.
– Да ниче… апчхи!.. го такого страшного… – вяло отмахнулся я, а потом все-таки полез за носовым платком. – Просто перекупался вчера, вода в колодце неподогретая, ну и ночь са… а-апчхи!.. сами знаете, не выспался толком…
– Чих – не болезнь! Будь здоров, – философски, со знанием дела отметила Яга, смешивая две жидкости в серебряной рюмочке. – А все одно – штука пренеприятная… Посему лечить ее надо вовремя и по науке. Чихающий милиционер тока сострадания достоин, а уважение к его погонам с кажным чихом колеблется. На-кась!
Я выпил без брыканий. У бабульки все травные настойки на спирту, но захмелеть с них не удавалось еще никому. Видимо, все-таки лекарство. Покончив с завтраком, я вспомнил о вчерашнем допросе и поинтересовался, где дьяк.
– Да выперла я его, – хмыкнула Яга, – храпел на все сени, аж Митенька заворочался. Думала, разбудит мальчонку… Ан нет! Митя сам ему такими трелями через нос ответствовал, что от храпака их совместного едва ли дверь с петель не сорвалась… Так что, как зорька занялась, я не поленилась, сама дьяка за химок приподняла да во двор и вытолкала. Нам он пока без надобности…
– Это правильно, – важно согласился я. – Бабуль, а где те стрельцы, что царю мое письмо относили?
– Отдыхают небось… Их смена вчерась закончилась. Послание Гороху они вручили, Ксюшку Сухареву предупредить успели, обязалась с утра тебя ждать. Вроде все путем, как и…
В горницу без стука влетел красный Митяй, рухнул перед нами на колени:
– Беда, батюшка участковый! Стрельцы царские за тобой пожаловали.
– А орать-то за… а-апчхи!.. зачем орать-то?! Впустить их, естественно.
– Дак ить вас же, безвинного, арестовывать идут!!! – взвыл наш младший сотрудник, ударяясь об пол с такой патетикой, словно в сердце ему вонзилась вражья стрела.
В двери тихо вошли четверо стрельцов из личной охраны государя. Говорили медленно, глядя в пол, словно сами не рады возложенной на них миссии:
– Собирайся, сыскной воевода. Царь тебя сей же час требует…
– Не пущу!!! – не дожидаясь моего ответа, Митька бодро вскочил, распахнув навстречу стрельцам медвежьи объятия. – Бегите, Никита Иванович! Я их задержу…
– Прекра… а-апчхи! Господи, ну когда это все кончится?!
– К обеду, – напомнила бабка, а у дверей уже каталась куча мала.
– Не пущу! Живота за милицию не пожалею! Бегите, батюшка сыскной воевода… Не поминайте лихо-о-ом!!!
– Ну что ты с ним, дураком, делать будешь? – Баба Яга неторопливо надела кацавейку и поправила платочек. – Пойдем уж, Никитушка, все одно, к царю вчерась собиралися. Чую, серьезная беда у него приключилася.
– А эти борцы вольного стиля? Так и оста… а-апчхи!
– Будь здоров, сокол ты наш… Да пущай побарахтаются, их дело молодое, кровь кипит, сила выхода требует. Как набузятся, сами и помирятся…
На выходе я попросил наших, еремеевских ребят приглядеть за драчунами, если начнут бить посуду. За воротами нас ожидал конный эскорт еще из четверых молодцов царской гвардии. Лица у всех были печальные. Именно печальные, а не мрачные или суровые.
– Что случилось? – тихо спросил я.
– Ксюша Сухарева померла…
Стрельцы ехали шагом, молча, двое впереди нас, двое позади. Я тоже молчал, смерть красивой дурочки, наивной любовницы царя, почему-то очень подкосила меня. Ксения, несомненно, была грешна по всем параметрам, а своей душевной простотой, доходящей до банальной тупости, могла свести с ума любого. Она не помнила прошлого, ей ничего не светило в будущем, она никому не могла послужить примером для подражания. Глупенькая смазливая девчонка, начисто лишенная тщеславия и расчета. Над ней смеялись в лицо, ее презирали, с ней не стремились заводить дружбу, твердо зная, что с нее ничего нельзя поиметь. Она не искала корысти, не пыталась влиять на «первое лицо в государстве», живя одним днем для дорогого ей человека. Горох жалел ее… Любил не любил, но жалел – это точно и никому не давал в обиду. А самое ужасное, что я почти наверняка знал причину ее смерти и не мог отделаться от чувства вины. Я должен был, обязан был предположить такое развитие действий! Должен, но не… не предугадал, не проследил, не успел.
47 
