105 
– Моня, лезь на дерево – и в дупло! – взвыл я, как только осознал неизбежное. – Быстрее, здесь чумчары!
– Где ж им быть, коли они на тебя нюхом наведены, – пробурчал Шлёма, а добрый Моня, видимо комплексовавший из-за провалившейся попытки меня укусить, быстро влез мне на плечи, запрыгнул на толстый сук, уцепился за ветку, подтянулся, сунул лапу в дупло и… едва ли не с грохотом вылетел обратно!
– Ну ты ваще мозги портупеей притупил, хорунжий! – почему-то обвинил меня Шлёма. – Ты чего творишь? Ты зачем корефана моего на верную смерть послал, он же извинился..
Мы оба бросились к распростёртому у корней дуба бледному упырю, пытаясь хоть как-то привести его в чувство. Бесполезно… Он, конечно, дышал, но слабо, еле-еле, а его правая рука была обожжена практически до волдырей! Господи боже, так что же там такое?!
– Слышь, Иловайский, я, может, чё не въехал, но давай ты сам туда лезь. Мне ещё пожить охота пока. Мы те на такие трюки не подписывались…
– Живи, только не ной, – огрызнулся я. – Хоть целых две минуты живи, мне жалко, что ли?!
– В каком смысле… две минуты? – Шлёма мигом сбавил тон, но поздно: привлечённые нашим спором, к дубу спешно подтягивались тощие сгорбленные фигуры.
– Держи! – Я сунул во вспотевшие лапы упыря казачий бебут. – Подкинь меня!
Он послушно наклонился, я влез к нему на спину и одним прыжком добрался до дупла. Ухватился за край, едва не упав вместе с отвалившимся куском дубовой коры, и, мысленно перекрестившись, храбро сунул руку внутрь.
Гром не грянул, капкан не сработал, никто не откусил мне пальцы, и жидкое пламя не сожгло ладонь. Я, осторожно пошарив там-сям, быстро нащупал небольшой плоский предмет, завёрнутый несколько раз в драную тряпку. Больше всего это было похоже на книгу, но тяжелее, хотя кто, собственно, дал бы мне время рассматривать…
– Хорунжий, выручай, убиваю-ут! – истерично заорал Шлёма, прикрывая всё ещё не пришедшего в себя друга и яростно махая кривым клинком. Шестеро чумчар, шипя, как гуси-лебеди, брали его в кольцо. Выбора у меня не было, клад найден, теперь его надо любыми способами доставить к дяде! А сколько и чьих жизней за это придётся положить, уже непринципиально. Цель оправдывает средства. Ну, почти всегда…
Я сунул свёрток за пазуху и быстро разрядил по врагу оба ствола. Двое чумчар рухнули, чтоб не встать уже никогда. Оставшиеся четверо подняли на меня сияющие неземной злобой глаза и в единодушном порыве взвыли:
– Будь ты проклят, Иловайский!
– О, не благодарите, я вас тоже люблю…
Вниз я спрыгнул уже с обнажённой дедовской саблей в одной руке и Прохоровой нагайкой в другой. Драка была короткой и бешеной. Двух я зарубил на месте, третий сцепился с упырём, но Шлёма, набравшись храбрости, пластал кинжалом направо-налево и рычал, как осенний волк, защищающий свою волчицу. Роль несчастной волчицы, как вы понимаете, исполнял всё тот же приснопамятный Моня, который даже если и пришёл в себя, то виду не показывал, так оно куда безопаснее, правда? Четвёртый чумчара незаметно подкрался к нам с тыла и даже успел схватить меня за рукав, но, прежде чем его ржавый нож тускло сверкнул на замахе, в ночи ахнул выстрел охотничьего ружья. Мой денщик успел вовремя, а я уж думал, вообще не придёт…
– Насилу отыскал тебя, ваше благородие. – С лёгким упрёком старый казак обнял меня за плечи. Оставшегося чумчару мы добили уже в три клинка, он дрался до последнего, отступать эти твари не любят, тем более когда всё вокруг пахнет кровью.
Тяжело дыша, мы рядочком уселись на горизонтальном Моне, перевести дух…
– Ну чё ты? Забрал, чё искал, али как?
– И в самом деле, хлопчик, коли что нашёл, так уж ставь на стол! Для обзора, для вида, чтоб всем без обиды, ведь и нам занятно, раз оно непонятно…
– Ух ты, дядя, а ещё так можешь? – по-детски раскатал губу Шлёма.
– На тебя, упыря, тратить рифмы зазря? Ты ж в анапестах и хореях, как свинья в ливреях! – хмыкнул Прохор.
– Дядя, а без дразнилок слабо?!
– Так, всё! – Мне пришлось вмешаться, пока эти двое не затеяли драку. Нам тут только междоусобиц ещё и не хватало для полного счастья.
Я сунул руку за пазуху и вытащил свёрток. Все напряжённо вытянули шеи, даже притворюша Моня. Я осторожно развернул серую полуистлевшую ткань, и под лунным светом блеснул серебряный оклад старинной иконы…
– Матерь Божья, – ровно отметил мой всезнающий денщик. – Так то обычная икона алтарная, в ней всей ценности, что серебро. Чего ж француз энтот так с ней носился, а?
105 
