106 
– А кто его разберёт. – Я задумчиво повертел икону в руках. – Конечно, если в базарный день или какому антиквару предложить, так цена и до червонца дойдёт, но всё равно не более. Может, она чудотворная?
– Точняк, вона Моню как по граблям учудило, до сих пор не шевелится!
– А может, мироточивая? – продолжил старый казак. – Если она и есть клад, так бывает, что ценность не сразу в глаза бросается. Надо бы батюшке какому показать, он разберётся…
– Думаю, я сам разберусь, – громко произнёс знакомый голос, и из-за ближайшей сосны к нам на поляну, старательно обходя тела убитых чумчар, шагнул не кто иной, как господин Чудасов. – Отдайте это мне! Вы глупое, необразованное мужичьё, с интеллектом ниже среднего, вам не понять. Давайте, давайте! Я вам даже заплачу, немного, наличными, но на водку хватит.
– А мы не пьём, – лениво соврал я.
– Казаки – и не пьют? Ха. Ха. Ха!
– Чего ж смешного? Мы с зимы в завязке, ни глотка, жизнь и так коротка, – так же спокойно поддержал Прохор. – Тоже мне нашёл алкашей, за бутылку водки…
– Вы долго из меня кровь пить будете?! – побагровел учитель.
– Да кому ты нужен, с перхотью, – устало сплюнул Шлёма. – Выпьешь такой подлючей крови, так и, не приведи боже, сам таким змеем станешь. Не-э, благодарю покорно…
– А вы что за тип? Вы-то что не в своё дело лезете?!
– Мы-то? Я – Шлёма, а вот он, лежит который, тот Моня, друган мой. Упыри мы местные, кладбищенские, подкалачинские…
– Так я и знал. – Чудасов сунул руку за отворот сюртука и выхватил маленький двуствольный пистолет. – Сделка с нечистой силой! Вот и всё, Иловайский, вы не оставили мне выбора, отдайте икону, или я стреляю!
– В кого? – скромно уточнил я. – У вас два заряда, нас трое, один оставшийся (любой, на ваш выбор) порвёт вас в клочки, как лист бумаги! И его оправдают, так как на ваших руках будут два трупа.
– Но… но… это же упыри, он сам признался, вас привлекут за противоестественную связь с нечистой силой!
– Какую такую связь? – возмутился покрасневший Шлёма, угрожающе засучивая рукава. – Ты на чё, козёл безрогий, намекаешь? Мы с хорунжим не обручены, не венчаны, не целованы и отродясь ни в каких противоестественностях не замечены! Вот Моня встанет, он тя ваще уроет за такие намёки, пошляк…
То бледнеющий, то багровеющий наставник губернаторских дочек переводил английский пистолетик с одного из нас на другого, так и не решаясь спустить курок. Получается, у него не всё потеряно, какой-никакой умишко ещё есть, соображает, что два – это меньше, чем три. Мы в принципе на его потуги особого внимания не обращали, у нас и своих забот хватало…
– Никак в толк не возьму, чего ж ради французишко из-за одной иконки такое сурьёзное проклятие наложил? И почему в дупле запрятал? Вещь-то невеликая, сунул за пазуху да и пошёл пешим строем к себе в Бретань али в Гасконию.
– В Лион, – поправил я своего денщика. – А может ли быть такое, чтобы сама икона и не позволила себя вывезти? Этот французик был уверен, что, когда вернётся, она обогатит его, но подобные вещи обогащают иначе, не в материальном плане.
– А чё за икона-то?
– Божья Матерь с Младенцем, – обернулся к упырю Прохор. – Только вот какая-то незнакомая. Казанскую знаю, Иверскую, Донскую, Владимирскую, Троеручицу, а эдакой не видел. Хотя письмо наше, православное.
– Скорее византийское, – поправил я. – Да и сама Богородица, в синих одеждах, больше на турчанку похожа, а младенец Христос у неё на руках кареглаз и темноволос. Наши-то по большей части блондины…
– И то верно, – раздумчиво согласились все.
– А если я убью вас двоих, а тела отдам тебе, упырь? – неожиданно влез осенённый свежей идеей Митрофан Чудасов. – Вам ведь всё равно, кого жрать, верно?
– Отвали, дурак, – отмахнулся Шлёма. – Мы с Моней тя по-любому порвём, три трупа лучше, чем два, ясно? Ты типа подумай над этим, прежде чем возникать…
Мы дождались, пока стихотворный чин всё это проглотит, и продолжили:
– А много ли чудотворных икон у нас в сгоревшей Москве было? Видать, немалое количество. Хотя самые знаменитые, людскими слезами намоленные, патриоты русские спасти успели. Наполеон в старой Москве лихо покуролесил, аж три обоза золота награбленного с собой увезти пытался. Да не один из них через Березину не переехал, – припоминая былое, рассказывал мой денщик. – Станичники наши не раз его трепали, а что удалось отбить, слали на тихий Дон. Под Москвой все храмы разорённые стояли, кому какую утварь церковную возвращать, неизвестно, но по первому слову любого батюшки отдавали мы всё золото-серебро, и оклады, и каменья, и чаши для причастия, ничего себе не оставляли. И не продавали ничего – за церковное грех деньги брать…
106 
