очень нудно 
57 
– Охти ж, матушка-заступница, – мигом прекратила дешёвый слезоразлив и соплеразмаз неутомимая бабка. – Да кто ж, как не Илья Иловайский!
Мы с Катериной, вздохнув, уставились друг на друга. Можно подумать, оба ожидали услышать какое-то другое имя…
– Так ведь мало того что и сам от ягодиц бесполезных ни кусочка откусить не позволил, ещё ж и денщика своего откормленного в трубе запаял – ни себе ни людям! А упыри того денщика сверху верёвками извлекли! Ну дык тот их самих в жилу и вытянул!
– В каком смысле? – не сговариваясь, одновременно спросили мы.
– Да в заложники взял! – пояснила бабка Фрося и настороженно уточнила: – А ты сама в порядке ли, матушка? Чёй-то голос у тебя двоится…
– Закусывай, Фросенька, так и двоиться перестанет, – чуть нервно огрызнулась Катя и, отключив «грушу», повернулась ко мне: – Ну и чей это косяк? Скажешь, опять мой?!
– Нет, сам виноват, – согласился я. Встал, нахлобучил папаху и коротко поклонился: – Прощай, гордость моя непреклонная, вершина непокорённая, крепость неприступная, ду…
– …ра недоступная?! – не хуже Прохора срифмовала Хозяйка и надулась как белка.
– Вообще-то я хотел сказать «душа неумолимая», – тупо оправдываясь, вздохнул я. И ведь это была правда, разве могло мне в голову прийти хоть чем-то её сознательно обидеть? Я бы ей и сердце под ноги выложил, и честь казачью, и усы бы сбрил, попроси только! Лишь бы улыбнулась, лишь бы взглянула поласковее, лишь бы…
– Тогда чего встал, как суслик, столбиком? Беги давай, верни нам наших упырей и урезонь своего сослуживца!
Нет, насчёт усов я, видимо погорячился. Этой чёрной жертвы моя кареокая любовь пока ещё точно не дождётся. Я, не оборачиваясь, припустил вниз по лестнице…
– Баба Фрося, цигель, цигель! – громогласно раздалось вслед. – Отправляю к тебе на решение проблемы хорунжего Иловайского! Сама проводишь, объяснишь, дождёшься результата. Через час – ко мне с докладом! А узнаю, что опять на него слюни распускала, ой я тогда назверствую-усь…
– Ась?
– Не провоцируй!
– Поняла, матушка!
…По пути мне пришла в голову мысль взять с собой пару адских псов. Даже не столько для охраны, а так, чтоб собачки толком размяли лапы, но передумал. И кстати, ни разу об этом не пожалел. Но кто бы мог предположить, что старая нищенка будет охранять моё благородие покруче любого цепного пса?!
Она сразу сгребла меня под руку, повисла на локте и, угрожающе размахивая во все стороны клюкой на ни в чём не повинных прохожих, потащила меня боковой улочкой в обход площади. Типа так короче, места малолюдные, значит, народу меньше искушений. «По городу хорунжего водили. Зачем, почём? Как видно, напоказ…» – наверное, тут же бы сочинил Прохор.
Хотя нет, у него строфы короче и рифмуются не через одну, а сразу, попроще, без изысков и выкрутасов. Интересно, а как именно он умудрился застрять в трубе? В смысле «руки вверх» или «руки по бокам»? По идее, вверх. Раз уж упыри сверху кинули ему верёвку и так вытащили. Но старый казак вполне мог закусить её зубами и держать, пока его тянут, он у меня и не на такие фокусы способен.
А знаете ли вы, что во время взятия нашими донцами Парижа мой денщик вместе с конём провалился под мостовую, попав в жуткий тоннель, наполненный их любимым зелёным сыром с плесенью. Запа-ах… Жуть! Жеребцу пришлось срочно замотать платком ноздри, чтоб не умер от разрыва сердца, а коварные французишки ещё и спустили следом шесть бочек самого молодого вина, чтоб он растворился в кислоте. Но отважный Прохор выплыл сам, вынес на руках боевого друга и, вскочив ему на спину, продолжил бой, гнав противника аж до Тюильри! Это сущая правда, он мне сам рассказывал, причём в стихах…
– Ты, хорунжий, это, главное дело, не бойся. Ничё не бойся! Покуда баба Фрося с тобой, тебя тут ни одна собака тронуть не посмеет. Пущай тока попробуют, у меня ить рука тяжёлая, разок приложу, и всё, готовь рис с изюмом, неси табуретки, слушай печальную музыку! Я ить на чины не смотрю, бью ногой не глядя, мужики знают, попала – омлет, промахнулась – фальцет!
Слава богу, никто на меня не покушался и на расстояние прямого попадания к рослой красавице не лез. Я тоже слегка расслабился и честно старался смотреть в её сторону человеческим зрением – приятней же идти под руку с фигуристой девицей, чем со старой ведьмой!
– О! Никак сам Иловайский пожаловал? – неожиданно раздалось слева.
Из проулка показался добродушнейший маньяк, всем известный мясник Павлушечка. Возраст под пятьдесят, две косые сажени росту, весу под двадцать пудов, размытое лицо, ходит вечно голый, в одном кожаном фартучке, а ко мне с первого взгляда дышит ничем не оправданной страстью. И, кстати, ни разу не слышал, чтоб хоть кто-то при мне называл его Павел. Только уменьшительно-ласкательные варианты…
57 
