очень нудно 
99 
— Охренела баба! — со злостью рявкнул хозяин, срывая крестик. Замахнулся, будто хотел треснуть распятием о стену, но в последнее мгновенрте изменил намерение и положил его на шкафчик.
— Во дурная! — ворчал он.— Только и делает, что в костёл таскается, верно, от этого уже совсем крыша Поехала.
Соседство фанатички, быть может слушающей Радио Мария[15] на полную громкость, совершенно не улыбалось Петру, но он решил всё-таки осмотреть квартиру.
Она была однокомнатная, что соответствовало описанию в объявлении, зато обещанная ванная оказалась клеткой с поддоном, насилу втиснутым рядом с туалетом, и ободранным бойлером посредине стены, напоминавшим угасший адский котёл.
В кухонной нише теснились жестяная раковина и двухконфорочная плита.
Комната была квадратная, потолок очень высокий даже для необузданных довоенных стандартов. Помещение казалось довольно просторным, возможно, потому, что меблировано было прямо по-спартански. Стол, два стула, узкий шкаф, стоявший ни к селу ни к городу точно посредине стены, а напротив — не первой молодости раскладная тахта. Паркет привычно скрипел под ногами.
Однако квартирка производила вполне милое впечатление, наверное, оттого, что была очень светлой. Пётр подошёл к высокому окну — посмотреть, где находится солнце. Как он и предполагал, окно выходило на восток, это означало, что тут будет хорошее освещение, по крайней мере до полудня.
— Сколько? — спросил он.
— Две сотни в месяц, и живите себе,— сообщил хозяин, почуяв, что рыбка попалась.—А та за стенкой — невредная. Если что — звякните мне, я её пошлю, она и отцепится.
— Послать я и сам умею. И не только бабульку,— сухо ответил Пётр с завуалированным предостережением.— А оплаты?
Двести злотых — это дёшево. Даже подозрительно дёшево. Где-то должен был быть укрытый подвох, но Пётр пока ничего не заметил, за исключением религиозной маньячки за стеной. Три с половиной сотни в месяц вместе со всеми оплатами он мог себе позволить, а к примитивным условиям привык ещё в старом общежитии. В конце концов, Ван Гог тоже не в роскоши творил, а Пётр его обогнал уже на четыре проданных картины.
Они заключили сделку, деньги и ключи перешли из рук в руки.
* * *
Разогревшись слегка трубочкой с травкой, Пётр принялся осваивать свою новую обитель. На тахте он быстро нашёл уютную, высиженную ложбинку, как бы специально созданную для многочасового сидения, отслеживания взглядом струек сигаретного дыма и укладывания в голове новых картин. Все его скромные пожитки разместились посредине комнаты на полу. Набитый рюкзак, старый чемодан, небольшая коробка, в которой сотни репродукций, газетных вырезок и открыток с изображениями картин. Кроме того, ещё мольберт и папка с набросками. На старых гвоздях, вбитых в стены, уже висело несколько маленьких пейзажей, а около дверей Пётр уважительно повесил оправленный в рамочку собственный детский рисунок. Выцветшая акварелька представляла красного кота со всеми присущими кошмарненькому детсадовскому вкусу последствиями. Автор, теперь уже повзрослевший на двадцать лет, много раз пробовал повторить на новых полотнах невероятную, сюрреалистическую и слегка зловещую морду котяры. Пока безуспешно. Молотка у Петра не было, поэтому пару новых гвоздей пришлось вбить с помощью старого разводного ключа, найденного в шкафчике под раковиной. Он собирался устроить небольшую личную галерею. Держать картины в штабелях под стенами он считал противным природе.
В процессе устройства появилась соседка. Сама манера её стука уже свидетельствовала об определённых претензиях, но, когда Пётр открыл дверь, женщина — высохшая, лет шестидесяти, как успел он заметить,— молча отступила и поспешно ретировалась на свою территорию. Интересно, что её больше испугало: разводной ключ в руке нового жильца или скорпион, вытатуированный на его обнажённой груди.
Пётр, которого это происшествие скорее рассмешило, чем рассердило, снова занял облюбованную ложбинку на тахте, созерцая дымовые спирали и глядя прямо перед собой — а конкретно, на шкаф. Постепенно он осознал, что ему что-то мешает. А именно: шкаф.
* * *
Эта гнусная махина оскверняла белое пространство стены. Она высилась, точно угрызения совести, точно кучка экскрементов на белой скатерти. Символ паскудного, низкого мещанства как раз посредине того, что могло предоставить свою поверхность для новой «Тайной вечери» или хоть копии Шагала.
99 
