96 
— В чем ты меня обвиняешь?
— В отсутствии интереса. В конце концов, единственный сын женится… сын, от которого ты отреклась много лет назад.
Линкольн резко отвернулся, не увидев потрясенного лица Элинор. Но при этом и сам морщился словно от боли. Этого Мелисса снести не могла. Боялась, что все кончится еще хуже, чем она предполагала. И это она виновата. Зачем уговорила его приехать? Чтобы он окончательно порвал отношения с матерью?
Она уже хотела потихоньку увести его, когда Элинор почти простонала:
— Я никогда не забывала о тебе, Линкольн. И ты ошибаешься, если думаешь, что я тебя не любила.
Линкольн круто развернулся и прорычал:
— А какого черта я еще должен был думать? Ты не увезла меня. Ты меня отдала! Оторвала от себя и дома.
— У меня не было выхода.
— Ты могла бы поехать со мной.
— Не могла.
— Почему?
— Я… я не имею права сказать.
— Почему?
— Дала клятву молчать.
— Вздор. Иисусе, я так и знал, что не получу от тебя ответа, — бросил Линкольн, устремляясь к двери.
— Подожди! — вскрикнула Элинор. — Сядь. Тебе пора услышать правду.
Линкольн остановился, но не сел. Так и остался стоять в дверях, с лицом, искаженным яростью. Прежде чем продолжать, Элинор пришлось отвести глаза.
— Макферсоны принесли тебя домой избитого и бесчувственного, рассказали о случившемся и предупредили напоследок, что на этом всему конец. У меня не было причин им не верить. Я послала за доктором. У тебя оказались сломаны ребра и пальцы, несколько глубоких ран и бесчисленное количество синяков. Кто‑то так жестоко ударил тебя в левое ухо, что некоторое время ты ничего им не слышал.
— Ты не сообщила мне ничего нового. Все это я уже знаю, кроме того, что это Макферсоны принесли меня. Я не помнил, как добрался домой.
— И как не слушал меня? Я приказала тебе не подходить к Макферсонам, но ты удирал тайком, чтобы снова драться с ними. Приходилось запирать тебя в комнате, но и это не помогало. Ты как с цепи сорвался.
— И поскольку ты не смогла со мной справиться, то и избавилась от мешавшего тебе сына?
— Нет? Ты убивал себя. С каждым новым разом тебе становилось все хуже. И я не могла покончить с этим, хотя потребовала от Макферсона, чтобы он держал в узде своих дикарей. Теперь я понимаю, что это лихорадка была причиной твоего странного поведения. Но тогда…
— Какая лихорадка? — бросил Линкольн.
— У тебя загноились раны, а хуже всего дело обстояло с ухом. Доктор прописывал разные лекарства, но ничего не помогало. Ты обезумел от боли и отказывался лежать. То, что он давал тебе от боли, тоже не совсем помогало, вернее, ровно настолько, чтобы ты мог кое‑как двигаться. Зато туманило твой разум. Ты почти все время был в горячке и бредил.
Мелисса тихо ахнула. Лихорадка и жар. Так просто, и никто не догадался.
— Он был похож на безумца? — выпалила она. Элинор нахмурилась:
— Мне не нравится это слово.
— И мне тоже, но тогда его посчитали сумасшедшим. Значит, это лихорадка так на него подействовала?
— Это и слишком много лекарств, которых не следовало бы давать ему одновременно. Я едва не пристрелила доктора, узнав, что он давал Линкольну какие‑то неопробованные снадобья, действия которых никто не знал. Похоже, он просто испытывал их на больном. Настоящим благословением оказалось то, что от жара он наконец свалился без сознания и пролежал так несколько недель. Тогда я смертельно испугалась, но получилось так, что он постепенно излечился.
— Значит, вы не заставляли Линка пить сонное зелье, продержавшее его в постели почти месяц?
— Господи, конечно, нет! Сначала, правда, мы попытались, но он все равно страдал от боли, и я не позволила доктору попробовать большие дозы.
— И сколько же он оставался в таком состоянии?
— Больше трех недель. За это время я списалась со своим братом Ричардом. Он согласился взять Линкольна на год‑другой.
— По‑моему, ты плохо считаешь. Я пробыл там куда дольше, — уже спокойнее, но с такой же горечью заметил Линкольн. Ему должно было стать легче от сознания того, что он вовсе не был безумен и во всем виноваты бред и высокая температура. Ей, во всяком случае, стало куда легче. Теперь можно окончательно успокоить родственников.
— Именно, один‑два года, — подтвердила Элинор. — Ровно столько ты должен был пробыть в Англии. Но Ричард обнаружил, что больше не может иметь детей, и захотел сделать тебя своим наследником. Он‑то и убедил меня, что для тебя будет лучше остаться здесь. О нет, он не настаивал, не требовал и действовал очень осмотрительно. Вряд ли Ричард понимал, насколько эгоистичны его мотивы. Он очень тебя любил, желал добра и считал, что может воспитать тебя лучше, чем я. В этом он оказался прав. Мы жили в уединении, а ты нуждался в отцовских наставлениях.
96 
