очень нудно 
70 
В их сторону по склону спешили Кэнсаку и Киёми.
— Уж извините, что долго. Тамаки, совсем оголодала, наверное?
— Сейчас сознание потеряю!
— Ха-ха-ха! Давай, открывай харчевню. Сабутян, и ты помогай.
Кэнсаку принялся расстилать принесенную под мышкой циновку, и тут взгляд его уперся в джутовый мешок.
— Это чей?
— Дяденька-комендант забыл. А может, о нас позаботился и специально оставил. Такой чудной, правда? Когда курит, как труба дымит.
— Эно, ты что? О чем задумался?
— Да нет, так просто.
Кэнсаку помотал головой, словно стряхивая, как дурной сон, набежавшую на лицо тень, и к нему опять вернулась его обычная доброжелательная улыбка.
— Ну что, сразу и приступим?
Из корзины были извлечены завернутые в виниловую пленку бутерброды, прятавшиеся под плотно закрытой крышкой. Бутербродов было вволю.
— А мои только на вид хороши, начинки там чуть. Очень уж все внезапно случилось. — Киёми гоже доставала из корзины свертки. — Химэно-сан, а ты что принес?
— Ох, у меня промашка вышла. Я Тамаки не понял.
— Ничего, ничего. Ты же все равно с нами. Хорошо, что пришел.
— А Химэно-сан всегда так. Чтоб другим протянуть, у него нет, а как самому руки протянуть — это он первый!
— Ой, не рубите мне голову! Что же поделаешь, таким негодяем уродился! — Сабухиро без стеснения потрошил свертки. Бутерброды-люкс: с ветчиной, овощами, икрой, яйцами…
— Ну, класс! Можете говорить про меня что угодно, а я жутко голодный. — Он коршуном ухватил в каждую руку по бутерброду и принялся уписывать то один, то другой.
— Тамаки, и ты ешь!
— Ем, Эно-сан, спасибо тебе.
— Тамаки-тян, и моих поешь.
— Да, сейчас… Я же не Сабу-тян, не могу все разом лопать.
— Ну и что, а я обжора. Теперь за твои, Киёми, примусь.
— Эй, не вороши в корзине, там же чай еще. Киёми, и сахар тоже есть.
— Эно, а все-таки — с чего это вы вдруг затеяли? Кто такую сумасшедшую мысль подал?
— Ладно тебе, какая разница.
— С того, что у Тамаки дома творится. И не спрашивай лишнего.
— Ой! — Сабу втянул голову в свои могучие плечи. — Простите-простите! Так вот благодаря чему я здесь очутился!
День был теплый, воздух над озером свеж. Громко распевали птицы — совсем как за городом! — и вокруг стояли такая тишина и покой, что трудно было представить себе совсем рядом жилой массив на несколько тысяч семей и фейерверки людских страстей — любви и ненависти…
Поговорка гласит, что только едой можно заткнуть рот прислуге, но в данном случае она не годилась. Молодая компания торопливо ублажала свои желудки, но при том и языкам покоя не давала.
Алюминиевый стаканчик с чаем гулял по кругу, все дружно налегали на еду и болтали без умолку — ну до чего же весело получилось! Бутерброды в момент исчезли, остался один-единственный — с ветчиной.
— Во-во, я на эту тему одну интересную байку припомнил.
— Какую?
Кэнсаку с сытым видом растянулся во весь рост на траве, беспечно закинув руки за голову.
— Как-то несколько человек — может, монахи какие, может, еще кто — ели вместе суси. Лопали-лопали, наконец осталась одна.
— А с чем осталась? С тунцом? Или с селедкой? — Тамаки простодушно наклонила голову.
— Ну это неважно. Значит, несколько человек ели вместе суси, все наелись, а на тарелке одна осталась. Так вот какое дело: кто за ней потянется, тот из них и есть самый великий.
— Нуу, ерунда какая! А я-то серьезно слушала. — Тамаки фыркнула с откровенным недовольством.
— Сабу-тян, небось, сразу скажет: этот самый великий — ваш покорный слуга.
— Точнехонько! Так оно и есть, как достопочтенная госпожа Киёми сказать изволила.
Киёми мгновенно изменилась в лице. Меж бровей молнией пролегла морщинка, в глазах, смотрящих на Сабухиро, рассыпалось пламя.
Выражение «достопочтенная госпожа Киёми» напомнило ей о том грязном письме и острым жалом вонзилось в самое сердце.
Заметил Сабухиро эту перемену или нет, но последний бутерброд он-таки ухватил и принялся, причмокивая, уминать его за обе щеки.
— Эх, погодка хороша! — Кэнсаку лежал на спине, с удовольствием растянувшись во весь рост. Между тем, чувствовалось, что свою байку он выдал неслучайно.
Небо было ясным до самых глубин, но по контрасту с этой прозрачной легкостью молодую компанию словно придавило чем-то мрачно-тяжелым. Одна лишь наивная Тамаки не понимала, в чем дело.
70 
