Апрель

В середине апреля возникло ощущение, что казнь Уилфорда Берри всерьез повлияла на положение дел в штате Огайо. Два месяца назад сердце психически больного убийцы было остановлено ста граммами хлористого калия, это явилось символическим действием, которое еще больше расширило пропасть между сторонниками и противниками смертной казни. Аргументы против права штата лишать человека жизни разбивались об аргументы в пользу права родственников на возмездие, действенность превентивных мер, направленных на предотвращение преступлений, объявлялась менее эффективной, чем действенность того страха, который призвана была вызвать казнь.

В течение многих лет обе камеры в Доме смерти пустовали, и большинству жителей Огайо просто-напросто снова хотелось поглядеть на смерть.

И очередь была длинной.

Приговоренные к смерти в Death Row тюрьмы Маркусвилла от этого еще громче кричали по ночам и снова считали время.

Джон Мейер Фрай сидел под замком в камере восемь.

Он знал, что теперь, когда губернатор вновь провозгласил право штата убивать, конец его приблизился.

И когда дул сильный ветер, Джон снова слышал его вой.

Этот звук проникал сквозь узкое окошко под потолком, вместе с криками, раздававшимися по ту сторону тюремной стены, — криками демонстрантов, которых становилось все больше, и голоса их звучали все решительней.

Он узнавал один голос.

Он знал, что Эдвард Финниган был в первых рядах, это он громче всех кричал «Burn, John, burn».^[15]

Май

Выдался хороший денек, в самом деле — весна, зелень и ожидание, первая неделя мая. А между тем все вот-вот полетит к черту.

Вернон Эриксен проснулся рано, ночью он принял решение: он снова отправится в Колумбус, в больницу к Гринвуду и Биркоф, они оба как раз дежурили. Больше ждать нельзя. Время бежит, пока они раздумывают, им уже пора минуты считать. Казнь Джона Мейера Фрая стала для канцелярии губернатора Огайо делом принципа и престижа. Он должен умереть. Именно этого хотели власти предержащие. Его смерть станет для сторонников смертной казни символом, а для Эдварда Финнигана — долгожданным возмездием. Поэтому государство обязано лишить жизни человека, который, как знал Вернон, был невиновен.

Перед полуночью Рубен Фрай появился на крыльце Эриксена и постучал в дверь. Вернон сразу открыл и, весьма грубо зажав ему рот двумя руками, втащил его в дом. Он еще раз попытался втолковать отцу Джона, что ни при каких обстоятельствах не может показывать, что общается с родственниками осужденного, что его, так же как и его коллег, наверняка постоянно проверяют, за ними наблюдают, и, чтобы сохранить работу, следует демонстрировать позитивное отношение к смертной казни.

Рубен Фрай не желал ничего понимать, и Вернону пришлось залепить ему пощечину, у него просто не было другого выхода. Потом он опустил жалюзи, они уселись за кухонный стол, налили себе по стакану канадского виски и с полчаса просидели молча, лишь после этого Фрай смог снова заговорить.

Голос у него был хриплый и сдавленный.

— Я поддерживаю смертную казнь, — почти прошептал он. — Я почти поверил в ее необходимость. Можешь ты это понять, Вернон?

— Нет.

— Я верю, что если кто-то взял чужую жизнь, то должен поплатиться своей.

— Все не так просто, Рубен.

— Посмотри на меня, Вернон! Если бы Джон был виноват, если бы он убил Элизабет Финниган, то его было бы позволительно сжечь.

Рубен Фрай осушил стакан, прежде чем Вернон успел поднять свой. Он ткнул пальцем пустой стакан, Вернон кивнул и налил ему снова.

— Но я-то знаю, что он этого не делал!

Он попытался дотянуться до руки Вернона, но не достал, тот отодвинул ее, подумав, что они сидят слишком близко.

— Черт побери, они не могут так поступить с ним, если он ничего дурного не сделал! Если он ничего не совершил, если он не…

  44