очень нудно 
127 
Мама одета в консервативную блузу и юбку, но волосы висят неопрятной паклей, а на пальцах сверкают бирюзовые и гранатовые кольца. Она нервно смотрит поверх голов на Виктора, который подбадривает ее улыбкой.
Судья, крупный мужчина, формой напоминающий свадебный торт, дает Эмме Вассерштайн знак начинать.
— Назовите, пожалуйста, свое полное имя для протокола.
— Элиза… — начинает мама и осекается. Откашлявшись, она добавляет: — Элиза Васкез.
— Спасибо, миссис Васкез. Скажите, вы вышли замуж повторно?
— Да, за Виктора Васкеза.
Эмма кивает.
— Вы не могли бы сообщить присяжным, где вы проживаете?
— В Скоттсдейле, штат Аризона.
— И давно вы там живете?
— С двух лет.
— А сколько вам сейчас, миссис Васкез?
— Сорок семь.
— Сколько у вас детей?
— Одна дочь.
— Как ее зовут?
Мама ищет в зале мой взгляд.
— Раньше звали Бетани, — говорит она. — Сейчас — Делия.
— Вы знали Бетани, когда она стала Делией?
— Нет, не знала, — бормочет мама. — Потому что ее отец похитил ее.
Это заявление пробуждает в присяжных интерес — их словно пронзает молнией.
— Вы не могли бы пояснить, что имеете в виду.
— Мы развелись, и оба получили право опеки над Бетани. Чарлз — его раньше так звали — должен был вернуть девочку в воскресенье, проведя с ней вместе выходные. Но он не вернул ее.
— Ваш бывший муж сегодня присутствует в зале суда?
Мама кивает.
— Вот он.
— Зафиксируйте в протоколе, что миссис Васкез опознала личность подсудимого, — просит Эмма. — И каковы были ваши действия после похищения?
— Я позвонила ему домой, оставила несколько сообщений на автоответчике, но он не брал трубку и не перезванивал мне. Я решила не рубить сплеча. Подумала, что у него могла сломаться машина или они застряли где-то за городом. На следующий день, когда никто со мной не связался, я поехала к нему и уговорила коменданта открыть дверь. Тут я и поняла, что случилось что-то ужасное.
— Что вы имеете в виду?
— Вся его одежда пропала. Не просто запасная смена, а вообще весь гардероб. Я не нашла там и важных для него вещей: учебников, фотографии родителей, бейсбольного мяча, который он еще в детстве поймал на матче «Доджерз». — Мама поднимает взгляд на Эмму. — Тогда я вызвала полицию.
— И какие действия предприняли они?
— Установили посты на дорогах, поехали к границе с Мексикой, показали фотографию Бетани в новостях. Попросили меня дать пресс-конференцию, обратиться за помощью к общественности. Всюду были расклеены объявления, открылись горячие линии…
— Вам отвечали?
— Сотни людей. Но ни один не смог помочь мне.
Эмма Вассерштайн снова обращается к моей матери:
— Миссис Васкез, когда вы последний раз видели дочь перед похищением?
— Утром восемнадцатого июня. Чарли должен был вернуть ее девятнадцатого, в День отца.
— И как долго вам пришлось ждать новой встречи с дочерью?
Взгляд ее безошибочно находит мой.
— Двадцать восемь лет.
— Как вы себя чувствовали все это время?
— Я была убита. Какая-то часть меня отказывалась верить, что я больше никогда ее не увижу. — Мама с трудом подбирает слова: — Но какая-то часть меня подозревала, что это наказание за мои проступки.
— Наказание за проступки? Какие же?
Голос ее превращается в изрытую колдобинами проселочную дорогу.
— Мамы красивых маленьких девочек не должны забывать отвести их в школу с рулоном туалетной бумаги для уроков труда. Они должны знать много веселых песен и ждать своих дочек с пластырем наготове еще до того, как те упадут с трехколесного велосипеда. Но Бетани досталась я. — Она шумно вздыхает. — Я была совсем молода и… я многое забывала… и злилась на себя… и потому пила по чуть-чуть, чтобы не чувствовать себя такой виноватой. Но это «по чуть-чуть» вскоре превратилось в шесть стаканов, потом — в семь, потом — в целую бутылку, и я уже пропускала рождественский концерт в школе или засыпала, вместо того чтобы готовить обед… И мне от этого становилось настолько гадко на душе, что приходилось пить еще — чтобы забыть о допущенных промахах.
— Вы пили дома, при дочери?
Мать кивает.
— Я пила, когда мне было грустно. Пила, когда мне было нормально, чтобы ненароком не загрустить. Ведь я была уверена, что это единственный аспект моей жизни, который я контролирую. Конечно, ничего я не контролировала… Но когда отключаешься, подобные различия теряют смысл.
127 
