— Разумеется, нет. Вернемся к этому разговору после дождичка в четверг, — говорит Хелен. — Речь идет об убийстве, вы забыли? Может быть, ваш клиент и аутист, но у меня есть труп, есть убитые горем родители, а это перевешивает все остальное. Можно развесить повсюду ярлыки «специальные потребности», чтобы получить дополнительное финансирование в школах или особые условия проживания, но это не умаляет вины. Увидимся в суде, Оливер.
Я швыряю телефон, опускаю глаза и вижу лежащего на боку в сытом блаженстве Тора. Когда телефон звонит снова, я хватаю трубку.
— Да? — выкрикиваю я. — Есть еще какие-то процессуальные нормы, где я умудрился напортачить? Вы хотите мне сообщить, что намерены посплетничать с судьей?
— Нет, — нерешительно говорит Эмма. — А о каких процессуальных нормах вы говорили?
— Простите. Я принял вас за… другого человека.
— Заметно. — Повисает молчание. — Как все обстоит с делом Джейкоба?
— Лучше не придумаешь, — заверяю я ее. — Обвинение даже выполняет за меня мою работу. — Я хочу как можно скорее сменить тему разговора, поэтому интересуюсь: — А как сегодня дела в доме Хантов?
— Знаете, поэтому я и звоню. Не могли бы вы оказать мне услугу?
Десятки услуг проносятся у меня в голове, большей частью услуги, из которых я могу извлечь пользу для себя, компенсируя отсутствие половой жизни в настоящее время.
— Какого рода?
— Нужно, чтобы кто-нибудь побыл с Джейкобом дома, пока я отъеду по поручению.
— Какому поручению?
— Это личное. — Она вздыхает. — Пожалуйста!
Для такого занятия больше подошел бы кто-то из соседей или родственников. Но опять-таки — вероятно, Эмме не к кому обратиться. Из того, что я узнал за последние несколько дней, это чертовски одинокая семья. Тем не менее я не могу удержаться от вопроса.
— А почему я?
— Судья сказал: любой взрослый старше двадцати пяти лет.
Я усмехаюсь.
— Значит, я вдруг стал для вас взрослым?
— Забудьте о моей просьбе! — отрезает Эмма.
— Буду через пятнадцать минут, — обещаю я.
ЭММА
Можете поверить, обращаться за помощью мне нелегко. Если уж я о чем-то прошу, значит, другие возможности исчерпались. Именно поэтому я чувствую себя паршиво из-за того, что приходится обращаться к Оливеру Бонду (и еще больше — быть ему обязанной) с просьбой посидеть с Джейкобом, пока я смотаюсь на эту встречу. Хуже всего, что встреча запланирована, — похоже на вещественное доказательство признанного поражения.
По средам в банке тихо. Несколько пенсионеров педантично заполняют бланки на депозит, один кассир рассказывает другому о том, почему в Кабо лучше отдыхать, чем в Мексике, в Канкуне. Я стою посреди банка, разглядывая плакат, где рекламируются годовые депозиты, и столик, где лежат разные предметы с логотипами банка — одеяло, кружка, зонтик, которые могут стать моими, если я открою счет.
— Чем могу помочь? — спрашивает какая-то женщина.
— У меня назначена встреча, — отвечаю я. — С Абигэйл Легри.
— Присаживайтесь, — предлагает она, указывая на череду кресел по ту сторону от конторки. — Я ей передам, что вы пришли.
Я никогда не была богата и никогда к богатству не стремилась. Нам с сыновьями как-то удавалось латать дыры в бюджете чеками, которые каждый месяц честно присылал Генри, и заработком, который я получала за ведение колонки и занятия редактурой. Нам немного надо. Мы живем в скромном доме, редко ходим по ресторанам и другим злачным местам, не ездим в отпуск. Я делаю покупки в «Маршалле» и местном секонд-хэнде, который стал не так давно популярным среди подростков. Деньги в основном уходят на Джейкоба — на его добавки и лечение, которое не покрывает медицинская страховка. Похоже, я настолько привыкла к этим тратам, что перестала считать их тратами, а воспринимаю как норму. Но, как уже говорилось, иногда я лежу ночью без сна и размышляю: а если — не дай бог! — случится авария и придется оплачивать стремительно растущие счета? Если для Джейкоба появится чудодейственное лечение и потребуются деньги, которых у нас нет?
В свой перечень непредвиденных обстоятельств я никогда бы не подумала включить судебные сборы, которые несет сторона обвиняемого, если твоего сына обвиняют в убийстве.
Из-за конторки вышла женщина с выкрашенными в иссиня-черный цвет волосами, в костюме, который, казалось, нес свою обладательницу, а не наоборот. У нее был нос-кнопочка, и на вид не дашь больше двадцати. Вероятно, именно так происходит с девушками-сноубордистками, чьи колени скрутил артрит. Или готками, чья подводка лишь подчеркивает синдром сухих глаз, — их принуждают взрослеть вместе с остальными.