13 
Пришлось подождать. Дама с большим фашистским значком набирала один за другим номера и выкрикивала какие-то приказания. Потом она выскочила из кабины.
Я набрал номер моего друга. Ответил женский голос.
— Попросите, пожалуйста, Мартенса, — сказал я, заметив, что голос у меня сел.
— Кто просит? — спросила женщина.
— Друг доктора Мартенса.
Я не знал, кто это: жена доктора или горничная, никому из них довериться я не мог.
— Как ваша фамилия? — последовал вопрос.
— Я друг доктора Мартенса, — повторил я. — Пожалуйста, позовите его. Доктор Мартенс ждет моего звонка.
— В таком случае вы могли бы сказать мне свое имя…
Я в отчаянии молчал. На другом конце провода положили трубку.
Я стоял на сером пыльном вокзале. Дули сквозняки. Первая попытка не удалась, и я не знал, что предпринять дальше. Прямо позвонить Елене было рискованно — меня мог узнать по голосу кто-нибудь из ее семьи. Можно было позвонить еще кому-нибудь — но кому? Кроме доктора Мартенса, никого другого я не мог вспомнить.
Потом меня осенила идея, которая сразу пришла бы в голову даже десятилетнему мальчишке. Почему я не назвался братом моей жены? Мартенс прекрасно знал и не переносил его.
Я позвонил опять, и мне ответил тот же женский голос.
— Говорит Георг Юргенс, — резко сказал я. — Пригласите, пожалуйста, доктора Мартенса.
— Это вы звонили только что?
— Говорит штурмбаннфюрер Юргенс. Я хотел бы поговорить с доктором Мартенсом. Немедленно!
— Да, да, — ответила женщина. — Минуточку, сейчас!
Шварц посмотрел на меня.
— Знаете ли вы этот ужасный тихий шелест в трубке, когда вы у телефона ждете: жить или умереть?
Я кивнул:
— Знаю. Так иногда заклинают судьбу, чтобы она была милостивее.
— Доктор Мартенс у телефона, — услышал я наконец. Опять меня охватил страх. В горле пересохло.
— Рудольф, — произнес я еле слышно.
— Простите, как вы сказали?
— Рудольф, — сказал я, — говорит родственник Елены Юргенс.
— Я ничего не понимаю. Разве это не штурмбаннфюрер Юргенс?
— За него говорю я, Рудольф. Говорю о Елене Юргенс. Теперь ты понимаешь?
— Теперь я окончательно ничего не понимаю, — сказал он с раздражением.
— У меня сейчас прием больных…
— Могу я прийти к тебе во время приема, Рудольф? Ты очень занят?
— Простите, пожалуйста. Я вас не знаю, а вы…
— Громовая Рука, это ты, старина?
Наконец-то я догадался употребить одно из тех имен, которыми мы называли друг друга в детстве, играя в индейцев. Это были фантастические прозвища из романов Карла Мая[8]. Мы с наслаждением поглощали их, когда были подростками.
Секунду трубка молчала. Потом Мартенс тихо сказал:
— Что?
— Говорит Виннету, — отозвался я. — Неужели ты забыл старые имена? Ведь это из любимых книг фюрера.
— Да, да, — согласился Мартенс.
Всем было известно, что человек, развязавший вторую мировую войну, хранил у себя в спальне тридцать или больше томов приключенческих романов об индейцах, ковбоях, охотниках. Эти вещи навсегда остались для него излюбленным чтивом.
— Виннету? — недоверчиво повторил Мартенс.
— Да. Мне нужно тебя видеть.
— Я не понимаю. Где вы?
— Здесь. В Оснабрюке. Где мы можем встретиться?
— У меня сейчас прием больных, — машинально повторил Мартенс.
— Я болен. Я могу прийти во время приема?
— И все же я ничего не понимаю, — повторил Мартенс. На этот раз в его голосе я почувствовал решимость. — Если вы больны, приходите, пожалуйста, на прием. К чему этот спешный вызов по телефону?
— Когда?
— Лучше всего в половине восьмого. В половине восьмого, — повторил он.
— Не раньше…
— Хорошо. В половине восьмого.
Я положил трубку. Я снова был весь мокрый от пота.
Медленно я пошел к выходу. На небе висел бледный месяц. Он то выглядывал, то скрывался за рваными облаками. Через неделю будет новолуние. Удобно для перехода границы.
Я взглянул на часы. Оставалось еще сорок пять минут, с вокзала надо было уходить. Всякий, кто долго околачивается здесь, неминуемо вызывал подозрение.
Я отправился вниз по самой темной и пустынной улице, которая вела к старому крепостному валу. Часть его в свое время срыли, там посадили деревья. Другая же часть, та, что шла по берегу реки, осталась, как и раньше.
Я пошел вдоль вала, пересек небольшую площадь, миновал церковь Сердца Иисусова и взобрался чуть повыше. За рекой виднелись крыши домов и башни города. Купол кафедрального собора в стиле барокко слабо светился в тревожном мерцании заката. Мне был знаком этот вид, размноженный на тысячах почтовых открыток. Мне был знаком и запах воды, и аромат липовой аллеи, что шла рядом.
13 
