17 
Я подошел к ней, к ее тонкой, темной фигуре, и увидел бледное лицо, глаза и рот; и все, что было со мною до этого, сразу осталось позади. Время разлуки не исчезло, осталось, но теперь оно было подобно чему-то далекому, о чем я читал, но чего не пережил сам.
— Откуда ты? — спросила Елена, прежде чем я успел приблизиться к ней вплотную. Вопрос звучал почти враждебно.
— Из Франции.
— Тебе разрешили приехать?
— Нет. Я перешел границу нелегально.
Это были почти те же вопросы, которые задавал Мартенс.
— Зачем?
— Чтобы увидеть тебя.
— Тебе не следовало приезжать.
— Я знаю.
— Так почему ты все-таки приехал?
— Если бы я знал, почему, меня бы здесь не было.
Я не решался поцеловать ее. Она стояла близко, совсем близко, но так напряженно, что казалось, тронь ее — и она сломается. Я не знал, что она думает. Но теперь уже было все равно. Я увидел ее. Она была жива. Теперь я мог уйти или узнать то, что мне было суждено.
— Так, значит, ты этого не знаешь? — спросила она.
— Может быть, я узнаю это завтра. Или через неделю. Или позже.
Я взглянул на нее. Что знать? Что мы вообще знаем? Знание здесь — только пена, пляшущая на волне. Одно дуновение ветра — и пены нет. А волна есть и будет всегда.
— Ты здесь. Ты приехал, — сказала она, и ее лицо потеряло неподвижность, стало мягче. Она шагнула навстречу.
Я взял ее за руки, и она прижала свои ладони к моей груди, словно хотела оттолкнуть.
У меня было такое чувство, что мы уже давно стоим так, друг против друга, на черной, ветреной площади, Совсем одни, и уличный шум глухо, будто сквозь стеклянную стену, доносится до нас. Слева, шагах в ста, на противоположной стороне площади высился ярко освещенный Городской театр с белыми ступенями, и я хорошо помню охватившее меня на мгновение смутное удивление, что Там еще играют, вместо того чтобы устроить тюрьму или казарму.
Группа людей прошла мимо. Они смеялись. Кто-то оглянулся на нас.
— Пойдем, — прошептала Елена. — Здесь нельзя оставаться.
— Куда же мы пойдем?
— К тебе домой.
Мне показалось, я ослышался.
— Куда? — спросил я еще раз.
— К тебе домой. Куда же еще?
— Но меня тут же узнают! Еще на лестнице! Ведь там, наверно, живут те же самые люди.
— Тебя никто не увидит.
— А прислуга?
— Я отошлю ее на вечер.
— А утром?
Елена посмотрела на меня.
— Неужели ты приехал сюда лишь для того, чтобы задавать мне эти вопросы?
— Элен, я приехал не для того, чтобы меня арестовали и посадили в лагерь.
Она вдруг улыбнулась.
— Ты совсем не изменился, Иосиф. И как только ты решился на такое?
— Я и сам не знаю, — ответил я и тоже улыбнулся.
Мне вспомнилось, как раньше она тоже сердилась на меня за медлительность и педантичность. У меня вдруг пропало ощущение опасности.
— Как видишь, я все-таки здесь.
Она покачала головой. Глаза ее были полны слез.
— Пойдем скорее, или нас и в самом деле арестуют. Все это выглядит так, словно я устраиваю сцену.
Мы пошли через площадь.
— Я не могу так сразу идти с тобой. Тебе надо сначала отослать прислугу. Я снял комнату в гостинице, в Мюнстере. Там меня не знают, и я хотел там остановиться.
Она замерла.
— Надолго?
— Не знаю. Я не задумывался над тем, что будет. Мне надо было увидеть тебя, а потом как-нибудь вернуться обратно.
— За границу?
— А куда же еще?
Она опустила голову. Я подумал о том, что теперь должен быть счастлив, но тогда не чувствовал этого. Это ощущение приходит позже. Теперь-то я знаю, что тогда я был счастлив.
— Я должен позвонить Мартенсу, — сказал я.
— Ты можешь это сделать из дому, — ответила Елена.
Меня поражало каждый раз в ее устах слово «дом». Конечно, она говорила так нарочно. Я не знал, почему.
— Я обещал Мартенсу позвонить через час, — сказал я. — Сейчас как раз время. Если я этого не сделаю, он подумает, что со мной что-нибудь случилось, и может совершить неосторожный шаг.
— Он знает, что я пошла за тобой.
Я взглянул на часы. Прошло уже лишних четверть часа.
— Я смогу позвонить из ближайшей пивной, — сказал я. — На это уйдет минута.
— Боже мой, Иосиф, — сердито сказала Елена, — ты и в самом деле не изменился. Ты стал еще большим педантом.
— Это не педантичность, Элен. Это опыт. Я часто видел, как несчастья случаются из-за пренебрежения к мелочам. И я слишком хорошо знаю, что такое ожидание во время опасности. — Я взял ее за руку. — Если бы не педантизм этого рода, меня давно уже не было бы в живых, Элен.
17 
