20 
– Слушай, ты знаешь, куда девали то, что осталось от машины кавалера Мизураки?
– А как же, она еще здесь, в гараже нашем. А я вам так скажу: от зависти это все.
– О чем это ты?
– Да о зубах доктора Ауджелло. Воспаление зависти это у него, как пить дать.
– И кому это он завидует?
– А вам, вы небось идете на конференцию, а он нет. И еще, может, от злости, потому как вы ему не захотели открыть имя этого, которого мы задержали.
– Сделаешь мне одолжение?
– Да-да, понял, ухожу я.
Когда Фацио хорошенько закрыл дверь, комиссар набрал номер телефона. Ему ответил женский голос, который сошел бы за пародию на озвучивание негритянских мамушек.
– Халло! Ты кто?
«Ну откуда они их выкапывают, этих горничных, в доме Кардамоне?» – спросил себя Монтальбано.
– Синьора Ингрид дома?
– Та, но ты кто?
– Меня зовут Сальво Монтальбано.
– Жди.
Напротив, голос Ингрид был в точности таким, каким итальянская дублерша одарила Грету Гарбо, та ведь тоже происходила, кажется, из Швеции.
– Привет, Сальво, как жизнь? Давненько не виделись.
– Ингрид, мне нужна твоя помощь. Ты сегодня вечером свободна?
– На самом деле нет. Но если это что-то для тебя важное, пошлю все к черту.
– Это важно.
– Тогда говори, где и во сколько.
– Сегодня в девять вечера в баре в Маринелле.
Пресс-конференция обратилась для Монтальбано, как, впрочем, он и предчувствовал, в нескончаемое и мучительное позорище. Из Палермо прибыл заместитель начальника полиции Де Доминичис от Антимафии и занял место по правую руку от начальника полиции. Приказные жесты и угрожающие взгляды вынудили Монтальбано, который хотел затесаться в публику, усесться по левую. Позади стояли Фацио, Джермана, Галло и Галлуццо. Начал говорить начальник полиции и первым делом объявил, что арестованный, – номер один среди номеров два, – Гаэтано Бенничи, он же Тано Грек, много лет скрывавшийся от правосудия. Это произвело оглушительный – в прямом смысле – эффект. Журналисты, а их было много, плюс четыре телекамеры, подскочили на стульях и стали переговариваться между собой, так что начальнику полиции понадобилось много усилий, чтобы опять водворить тишину. Он сказал, что арест этот – заслуга комиссара Монтальбано, который с помощью своих сотрудников, представленных поименно, сумел ловко и решительно воспользоваться благоприятной ситуацией. Потом говорил Де Доминичис, который объяснил роль Тано Грека внутри организации, роль, если и не первостепенную, то, несомненно, первого плана. Он сел, и Монтальбано понял, что теперь он отдан на растерзание.
Вопросы посыпались градом, хуже чем из пулемета. Была ли перестрелка? Тано Грек был один? Были ли раненные среди представителей законности? Что сказал Тано Грек, когда ему надевали наручники? Тано спал или бодрствовал? Была ли при нем женщина? А собака? А правда, что он был наркоманом? Сколько убийств за ним числилось? Как он был одет? Он был голый? Верно, что Тано болел за футбольную команду Милана? И что на груди у него была фотография Орнеллы Мути? Не мог бы комиссар пояснить, что это была за благоприятная ситуация, о которой упомянул начальник полиции?
Монтальбано выбился из сил и все меньше понимал, что же он такое несет.
«Слава богу, что здесь телевидение, – думал он. – Хоть посмотрю потом и соображу, что за чушь я тут нагородил».
В довершение конфуза его сверлил обожающий взгляд инспектора Анны Феррары.
Помочь ему выкарабкаться из этих зыбучих песков попытался журналист Николо Дзито со «Свободного канала», который был настоящим другом.
– Комиссар, позвольте мне. Вы говорили, что увидели Тано, возвращаясь из Фьякки, куда вас пригласили друзья на табиску. Я правильно понял?
– Да.
– Что такое табиска?
Они много раз ели ее вместе, – следовательно, Дзито бросал ему спасательный круг. Монтальбано за него ухватился. Мигом обретя уверенность и четкость, комиссар углубился в детальное описание этой удивительной пиццы из многих ингредиентов.
Глава седьмая
В человеке, теряющем под ногами почву, заикающемся, неуверенном, очумелом, ничего не соображающем, растерянном и с неизменно безумным взглядом, которого телекамера «Свободного канала» безжалостно показывала крупным планом, Монтальбано насилу признал самого себя, осаждаемого вопросами этих сукиных детей-репортеров. Та часть, где он объяснял, как готовят табиску и которая удалась ему лучше, показана не была, – может, она не совсем соответствовала главной теме, аресту Тано.
20 
