31 
Внутри замок производил не менее внушительное впечатление, чем снаружи: мраморные полы, балочные потолки и множество комнат, одна элегантнее другой. Наконец они пришли в огромную гостиную, где их ждала одетая во все черное женщина среднего возраста, чье лицо показалось Эмме знакомым.
— Ты помнишь Кармелу? - спросил Винченцо.
Эта женщина была добра к Эмме, когда та приехала из Англии в качестве жены Винченцо.
— Конечно, помню. Buon giorno, Carmela. Come sta?[5] — Стоило выудить из памяти свои незначительные знания итальянского, чтобы увидеть удивленный взгляд Винченцо и то, как просияла от удовольствия женщина в черном.
— Bene, bene1, Signora Emma. — Быстро тараторя что-то на сицилийском диалекте, Кармела подошла к Джино, который насторожённо наблюдал за ней.
Обхватив его пухлые щечки ладонями, женщина продолжала восклицать, Винченцо тоже пробормотал что-то в ответ, а Эмма обнаружила, что улыбается, глядя на него.
Что она говорит?
Она говорит, что у нас самый красивый на свете сын. А также, что ее дочь Розалия скоро придет. У нее мальчик чуть постарше Джино, а она почтет за честь посидеть с нашим малышом в любое время.
Я не оставлю его с кем-то, кого он не знает, — быстро проговорила Эмма.
Значит, скоро узнает, — сказал Винченцо, нетерпеливо взглянув на нее, — ибо я хочу, чтобы как можно больше людей познакомились с моим сыном и наследником.
Эмма понимала его желание, но не могла не чувствовать себя обделенной. Он намеренно оставляет меня на периферии, думала она, гадать, где же мое место, сознавая при этом, что его нет.
Но это, конечно же, эгоистичные мысли, и не в интересах ее сына.
— Мне нужно переодеть ребенка, — сказала она.
Винченцо кивнул. Она может быть упрямой, но никто не обвинит ее в том, что она плохая мать.
— Давай я покажу тебе спальни, - продолжил он. — Роберто уже отнес вещи. Я подумал, что комнаты на первом этаже будут удобнее, тебе не придется носить Джино вверх-вниз по лестнице.
Подобная забота тронула ее.
— А где твои комнаты? — спросила она. Улыбка заиграла в уголках его рта.
— Не будь наивной, Эмма, — пробормотал Винченцо. — Мы уже обсуждали в Лондоне, чтобы будем делить спальню.
Ее сердце пропустило удар.
— Чтобы ты был ближе к своему сыну?
— Да, но также, — прошептал он, — чтобы иметь возможность наслаждаться твоим прекрасным телом.
Она разрывалась между гневом из-за его самоуверенности и возбуждением при мысли о ночи в его объятиях, когда враждебность будет вытеснена блаженством.
Но секс — не панацея, сурово напомнила себе Эмма. Он опасен, потому что может помешать видеть реальность. Однако она ничего не сказала и последовала за мужем по бесконечному лабиринту коридоров в роскошные комнаты, окна которых выходили в тропический сад. Какой смысл затевать еще один спор, если она все равно проиграет?
Пока она переодевала Джино, Винченцо молча стоял, прислонившись к подоконнику, и наблюдал за ней.
— Можешь подержать его, пока я освежусь, — сказала Эмма.
Его так и подмывало ответить, что ему не требуется ее разрешение, чтобы взять на руки своего сына, но он начал сознавать, как должно быть тяжело ей было растить ребенка совсем одной.
— Что будет, когда он начнет ползать? — спросил он.
Эмма вошла в роскошную ванную и, наполнив раковину теплой водой, начала намыливать руки.
Тогда-то, очевидно, и начинается самое веселье. Джино пока еще не ползает, но, думаю, вот-вот начнет.
Вот когда за ним нужен будет глаз да глаз, верно? — задумчиво проговорил Винченцо.
Да уж. — Эмма вытерла руки и повернулась, подумав, что сейчас они наконец разговаривают, как пристало разумным людям. — Можно, конечно, поместить его в манеж...
Судя по твоему тону, ты это не слишком одобряешь.
— Да, ты прав. Манеж напоминает мне клетку, а дети — не животные. Им нужна свобода, чтобы исследовать окружающий мир. Просто иногда необходимо обезопасить их, пока тебе нужно что-то сделать. Ну, вот хотя бы принять ванну. — Эмма почувствовала, что краснеет. Ну, не забавно ли, что некоторые вещи кажутся даже еще интимней секса? В прошлом она бы не
осмелилась сказать ему такое. — Извини, не знаю, зачем я тебе это сказала.
Но Винченцо покачал головой, неожиданно разозлившись на себя.
— Неужели я такой тиран, что ты не осмеливаешься говорить о таких вещах?
Она заглянула в его черные глаза.
31 
