90 
Но даже этому не суждено было долго продолжаться. Король все еще оставался символом. Некоторые лица все еще помнили это, тайно выказывали нам уважение, от которого они не могли отказаться лишь из-за того, что им сказали, что мы больше не являемся королем и королевой.
У нас осталось только двое слуг — Тизон и Клери. Тизон был злым стариком, издевавшимся над своей женой и заставлявшим ее шпионить за нами. Эти двое спали в комнате, примыкавшей к той, которую я занимала вместе с дофином. Я перенесла его кровать к себе, а моя дочь спала в одной комнате с Елизаветой.
Но стеклянная перегородка позволяла слугам следить за всем, и мы не чувствовали себя в безопасности, ни на минуту не переставая ощущать, что за нами внимательно наблюдают.
Король вставал в шесть часов утра, после этого Клери приходила в мою комнату, причесывала меня, Елизавету и мою дочь, затем мы все выходили и завтракали с королем.
Людовик и я давали уроки сыну, так как Луи не хотел, чтобы тот вырос невеждой. Он часто с горечью повторял, что не позволит себе пренебречь воспитанием сына, как это было с ним самим. Он особенно хотел, чтобы дофин изучал литературу, и заставлял мальчика учить наизусть отрывки из Расина и Корнеля, на что сын охотно откликался.
Но все время за нами следили. Я помню случай, когда учила маленького Луи-Шарля таблице умножения, а стражник, который не умел читать, выхватил книгу из моих рук и обвинил меня в том, что я учу его писать шифром.
Так мы проводили свои дни. Если бы не мрачность нашего окружения, не постоянное наблюдение, то, я думаю, что могла бы быть до некоторой степени счастлива, ведя такой простой образ жизни. Я могла уделять больше внимания детям, чем если бы жила в Версале, и между нами все больше крепла взаимная любовь. Если я не пишу так много о дочери, как о сыне, то это не значит, что я любила ее меньше. Она была нежной и мягкой, ей не хватало бурного темперамента ее младшего брата, она была очень похожа в этом отношении на Елизавету и стала для меня наибольшим утешением. Но, поскольку Луи-Шарль был дофином, я постоянно беспокоилась о нем, я должна была постоянно думать о его здоровье, и поэтому он занимал большее место в моих мыслях.
Мы обедали, как простая семья, и после этого король любил подремать, как любой другой отец. Иногда я читала вслух, обычно что-нибудь из истории, а Елизавета и Мария-Тереза поочередно читали какие-нибудь более легкие книжки, такие, как «Тысяча и одна ночь» или «Эвелину» мисс Бэрни. Король просыпался и задавал загадки из «Меркюр де Франс». По крайней мере, мы все были вместе.
Всегда надо было что-то шить, так что Елизавете и мне приходилось чинить одежду.
Но каждый день мы должны были выносить унижения, нам напоминали, что мы узники, что теперь мы ничем не отличаемся от всех остальных. Действительно, мы уже не были важными лицами, поскольку наши тюремщики оставались, по крайней мере, свободными людьми. Но у нас были друзья. Тюржи, один из наших слуг в Версале (это он открыл дверь в Ой-де-Беф для меня, когда толпа следовала за нами по пятам), постоянно информировал нас о том, что происходит во внешнем мире. Мадам Клери часто появлялась у стен Тампля и выкрикивала последние новости, чтобы мы знали, что происходит. Я обнаружила, что некоторые из стражников, прибывшие сюда с ненавистью к нам, постепенно изменяли свое отношение, видя нас всех вместе, ведущих простой образ жизни, и это способствовало разоблачению слухов, которые они слышали. Иногда я показывала им локоны своих детей и объясняла, в каком возрасте я их отрезала. Я перевязывала их надушенной лентой и имела привычку всплакнуть над ними. Я часто замечала, как некоторые из этих суровых людей отворачивались, тронутые подобной картиной.
Но ничто не бывает вечным, и Людовик был прав, когда сказал, что у них нет намерения просто убить его, а есть какой-то другой план убрать его.
Мы узнали, что Людовика будут судить за государственную измену.
Во-первых, нас лишили всех режущих предметов — ножниц, ножей и даже вилок, хотя разрешали пользоваться последними во время принятия пищи, но, как только эта процедура заканчивалась, у нас их отбирали. Однажды вечером Людовик сообщил, что его изолируют он нас.
Это был жестокий удар. Мы привыкли считать, что с нами ничего не случится, пока мы все вместе. Мы горько заплакали, но это было бесполезно. Людовика перевели от нас.
Последовали недели ожидания. Что будет? Я не имела представления. Все, что мы знали, так это то, что король не является больше простым заключенным, находящимся под наблюдением, а является обреченным человеком.
90 
